— Куда мне теперь? — спросил я его и вдруг узнал своего бывшего начальника штаба полка майора Волобуева. — Здравия… желаю… Что вы здесь делаете, товарищ майор?
— То же, что и ты, — ответил он. — Уже допрашивали?
— Кажется, нет.
— А подбитый глаз?
— Это мы выясняли, кто из нас идиот.
— Выяснили?
— Да. Идиот — следователь: задает такие вопросы…
— Готовый протокол давали подписывать? Нет? Ну так дадут. А вопросы написаны не им, а теми, кто повыше. Ему тоже деваться некуда, как, впрочем, и тебе. Вы оба связаны одной веревочкой. Упорствовать глупо — подписывай сразу.
— Но ведь в этом нет логики.
— А ты ее и не ищи. Нет ее. Ни у них, ни у тебя, в твоих поступках. Вот ты зачем надзирателя запер? Бежать собрался? Так отсюда не убежишь, это внутренняя тюрьма, подвал. Так в чем логика твоего поступка, где смысл?
Смысла действительно не было, я вздохнул.
— Что же мне теперь делать?
— Сначала выпустить надзирателя, затем попросить у него прощения. Он не станет поднимать бучу — могут уволить, а у него дома жена больная и куча детишек. В надзиратели пошел, чтобы не подохнуть с голоду, в Минске теперь таким, как он, работу найти трудно. У него грыжа. А вообще — неплохой человек. Меня вот на работы выводит. Не положено подследственного, а он берет. Баланду разношу, полы мою, нужники чищу…
— Воду в камеры льете, — напомнил я.
Он кивнул.
— Только не в камеры, а в карцеры. И не во все, а в «мокрые». В твоем давно никто не сидел, а как тебя приволокли, велели три ведра… Белобрысый — это твой следователь?
— Мой.
— А у меня был черный. Цыган, наверное. Все расстрелом грозил — не вышло: статья не позволяет. Глупая статья. 58–10.
— А за эту работу вам платят?
— Здесь миска баланды день жизни сохраняет, мне ведь передачи передавать некому.
— Сколько же вы тут… кантуетесь?
— Третий месяц. Все никак осудить не могут. Статья есть, я на месте, а «патриотов» никак не найдут. Видно, уважали меня в полку…
— Уважали.
— Ты что, у нас служил? То-то, я смотрю, лицо вроде знакомое. А надзирателя ты все-таки выпусти. Не дай бог, начальство нагрянет.
Я повернул ключ в замке. Так, значит, мой капитан обиделся за «идиота»? А если не на это, а на строптивость? Похоже, все мои допросы и мордобой — впереди…
Надзиратель вышел не сразу — стоял, прислонясь к стене, смотрел в пол. Видно, решил, что его песенка спета. Увидав, что, кроме нас, в коридоре никого нет, кинулся на меня с кулаками. Волобуев подошел, что-то шепнул на ухо. Старик опустил руки, но разразился бранью:
