. А потом мы затеяли многоголосное пение:
— Хочешь ли ты, хочешь ли ты, хочешь-хочешь-хочешь-литы пойти с нами в лес, дано, нет-но, да-но, нет-но, да-но, я хочу пойти в лес!
— Но не в такую погоду, — сказал Йеркер, когда мы кончили петь.
И, по-моему, все были абсолютно уверены в том, что прекраснее всего там, где мы находимся.
Затем мы все помогали друг другу уложить Монику. Сначала она немного протестовала и хотела, чтобы мы „пели естё“. Но довольно скоро она уже сидела в своей белой кроватке, похожая на ангела, читала вечернюю молитву и просила Бога защитить и охранить „маму и папу, и Майкен и Блитт Мали и Сванте, и Йелкела, хотя он ланьсе делнул меня за волосы, и меня тозе“.
— Спи спокойно, и пусть тебе приснятся сладкие сны, — сказала мама, прежде чем нам всем уйти.
— Да, мама, — сказала малышка, — вцела ноцью мне снился сладкий сон, но я его не поняла, потому сто детям до сестнадцати лет он заплестён.
Моника была очень оскорблена, когда мы все расхохотались.
Мы снова сидели все вместе, и мама была такая веселая и оживленная, какой бывает только она одна. Хотелось бы, чтобы ты увидела ее, когда она выступает перед папой и поет песню на самую веселую мелодию:
Зачем, зачем просил отдать тебе мое
младое сердце, Зачем заставил полюбить себя,
Зачем, зачем меня не любишь боле,
Зачем, зачем покинул ты меня?
— Старая ты дурочка, — говорит папа и смотрит на нее тем особым взглядом, которым смотрит только на нее, взглядом очень нежным и вместе с тем чуть-чуть снисходительным.
Потом мама стала рассказывать о своей юности. Она, не беспокойся, и сейчас еще не древняя старуха, но я имею в виду ее самую раннюю, зеленую юность, когда она была молодой девушкой, еще до того времени, как встретила папу. Ее истории — самые веселые, какие мы только знаем, потому что сумасбродств, которые она творила и здесь дома, и за границей… нет, я не знаю никого, кто бы такое пережил.
Среди прочих историй она рассказала о том, как была в Англии и ехала поездом в Оксфорд с подругой из Швеции. Ей было лет двадцать. Против молодых дам сидел какой-то джентльмен и читал „Таймс“.
— Этот малый выглядит поистине очень неплохо, — сказала мама, непосредственная, как всегда, и твердо уверенная в том, что никто в купе шведского языка не понимает. — Но какая самоуверенность! — продолжала она. — Перед тобой типичный англичанин, который не думает, что на свете есть еще какая-то другая страна, кроме Англии.
— Не смотри ему прямо в лицо, — предупредила ее подруга, — он поймет, что мы говорим о нем.
