— Отстань от нее, мама, — тихо сказала Роза.
Одри продолжала испепелять взглядом Карлу:
— Давай, поговори с ним!
— Мама, оставь ее в покое, прошу тебя, — повторила Роза.
— Что ты сказала? — Одри выпрямилась во весь рост и обернулась к младшей дочери.
— Ты срываешься на Карле. Это несправедливо.
— Все хорошо, — пробормотала Карла, — честное слово…
Одри сложила руки на груди:
— Выходит, ты осчастливила нас своим присутствием только затем, чтобы поучить меня хорошим манерам?
— Я лишь говорю, что необязательно быть такой сукой, Карла этого не заслуживает, вот и все.
— Не ссорьтесь, — чуть не плача попросила Карла.
Одри шагнула к Розе:
— Ты назвала меня сукой?
— Я только… — Нижняя губа Розы мелко задрожала.
— Пошла вон, дрянь! — взвизгнула Одри.
Роза не шевелилась.
— Ну же! — заорала ее мать. — Катись отсюда!
Роза медленно направилась к двери.
— Вот-вот, проваливай! — крикнула Одри, когда Роза выходила из комнаты. — Хотя бы от одной дуры отделались!
Пока Роза была в больнице, прошел дождь, и, когда она шагала к метро, кипя от возмущения и переизбытка эмоций, деревья на Генри-стрит роняли ей на голову ледяные слезы. Ее мать невыносима. Невыносима. На старости лет Одри превратилась в деспота-параноика, который в любом пустячном неповиновении видит зародыш масштабного бунта. Ты бросаешь в нее камешком, она отвечает огнем из гаубицы. Того, что случилось в больнице, Роза ей никогда не простит.
Она свернула на Кларк-стрит, и тут зазвонил ее мобильник. Звонил Рафаэль из Центра для девочек.
— Ты как? — спросил он. — А твой отец?
— Трудно сказать. Он все еще без сознания.
— Фигово. Хочешь, я приеду в больницу?
— Нет. Я иду домой. Мы с матерью поругались, и она меня выгнала.
— Что?
— Она измывалась над Карлой, я попросила ее прекратить, и она взбесилась.
— Она тебя выгнала?
— Ну да.
— Бедненькая Ро. Хочешь, я приеду к тебе?
— Не-ет. Я собираюсь лечь спать.
— Точно?
— Да, точно. Слушай, я сейчас вхожу в метро. Так что до завтра.
Выключив телефон, она ощутила смутное недовольство собой. Рафаэль мгновенно принял ее версию событий, но эта безоговорочная вера лишь породила сомнения. Проходя через турникеты, спускаясь в почерневшем от времени лифте, она уже чувствовала, как греющая душу ярость гаснет под натиском раскаяния. Не надо было затевать ссору с матерью — по крайней мере, не у постели тяжело больного отца. Она вступилась за сестру, что, конечно, похвально, но, с другой стороны, Карла не просила о заступничестве. И она назвала мать сукой! Она, которая гордилась тем, что
