Я влюбился, мне кажется, ранней весной,
Я не помню отрадней картины —
Мне хотелось бараньей вкусить отбивной,
А сезон был как раз для свинины.
Или нет?.. В Рождество я увидел мисс Чейз!
Да! У Морриса, помню, гостили,
И меня тонкий профиль и тонкий филей с
Превосходной индейкой пленили.
Я сидел рядом с ней, мне завидовал зал,
О! Насколько была она чуткой,
Как смущалась, когда я ее угощал
Черепаховым супом и уткой!
И за ланчем в течение трех перемен
Сердце вдребезги было разбито.
Понял я, что попал в упоительный плен,
Сразу после вина и бисквита.
С рентным списком семью я ее посетил,
Объяснив благородные цели,
Я ей руку и сердце свое предложил
И прекрасный набор карамели.
И она под венцом мне ответила: да.
Был обряд удивительно краток;
Это было… не помню… да! точно… когда
Все охотятся на куропаток.
Мы отправились… к морю. О, дивные дни!
На душе было радостно мне так!
Я глядел на нее — мы сидели одни
За огромной тарелкой креветок.
Никогда не забыть мне тот радостный год,
И поныне я благоговею;
Цены выросли до небывалых высот,
А горох шел почти за гинею.
День счастливый спешил за безоблачным днем.
Мы, по духу и в мыслях едины,
Так во вкусах близки, так похожи во всем…
Без ума были от буженины!
Счастье вечным казалось. Внезапно беда.
Смерть — представить не мог я, не скрою,
Как все зыбко… я плакал… Я помню, тогда
Скрылась кошка с моей камбалою.
Помню, к осени где-то бедняжка слегла,
На врачей я надеялся слабо;
Кто-то счел бы чахотку причиною зла,
Я же думал, а вдруг это крабы.
Были тщетными все ухищренья врачей:
Аппетит и румянец слабели,
Силы таяли, и, что гораздо важней,
Ей не в радость был ломтик форели.
Луч надежды, казалось, еще не угас,
Но судьба наносила удары:
Искра жизни ее покидала, как раз
Появлялись в то время омары.
Смерть пришла, и, несчастнейшему из мужчин,
Бередила мне душу утрата,
Но печальней всего, что теперь я один
Ел, что ели мы вместе когда-то.
