— Сказывают, от злата человек шибко чахнет! — вдруг обронил Тиша.
— Правду сказывают, — подвел черту монах.
— А потом ты куды ж?
— Потом пришел я в одну Соловецкую киновию, где братья делали пушечки: из чугуна их отливали, из дерева мастерили и даже из кожи. Послушничал я промеж их еще пять годков. Были и бойцы знатные. Всюду я хватал знания рукопашного боя. А Господь вишь как, уготовил для меня и пушечки, и пищали, и из лука тоже бить научил. А все потому, что главная обязанность у монаха — это защита веры и земли. Вот как ты думаешь, почему человек молится? Чтобы Бог услышал? Нет, парень, человек молится, чтобы Бог в его зашел да осветил бы его душу слабую, сердце хрупкое укрепил…
Неожиданно раздался глухой стук в ставни. Ударили два раза коротко и один длинно. Савва встал с места, бросил:
— Сидите уже тихо. Я сейчас.
И вышел за дверь. Вернулся через несколько минут, хмурый и озабоченный.
— Так, робяты, — глянул на Тишу, — уходим отсель. Приставы начали здесь все прочесывать.
— А ты откеля знаешь? — Тиша завертел головой.
— А много захошь знать, я тебя в кудахталку оберну.
Из-за печи вышла девушка. В бледных пальцах она теребила рушник.
— Я-я-я, — попыталась вымолвить. Но нижняя челюсть ходила ходуном, голова тряслась, зубы мелко стучали друг о друга.
— Говори, говори, милая. Сейчас получится! — Савва шагнул к девице.
— Я… я… не Фе-о-дора, я Ма…
— Марьюшка? — весело спросил монах.
— Не-е-т, — замотала головой, — Марфу-ушка!
— Марфушка! Вот и ладно! Вот и справил все Господь! Давай-ка теперь, Марфушка, быстро сбираться будем. Неровен час…
По утрам пан Глинка занимался своим любимым делом — изучал и отрабатывал сабельные удары. Для этого у него имелась специальная книга, куда он заносил новые названия и зарисовывал приемы. Если учесть, что утро у пана начиналось около пяти часов, поднимался он затемно. Обычно с обнаженным торсом, а по холоду — в белой нательной рубахе, он выходил во двор своего дома, где на специальных кольях были развешаны чучела, мешки с песком, а из земли торчали рогатины, деревянные трубки толщиной в руку или ногу человека. Занятия длились по два-три часа, и так каждый день вот уже более двадцати лет.
Пан Глинка в насквозь мокрой от пота исподней рубахе нежно протер льняной тряпицей лезвие сабли и бережно вдел ее в ножны. Забрезжил поздний ноябрьский рассвет. Пора было запускать работу кондитерского цеха. Глинка прошел по переходу в левое крыло дома, как всегда, быстрым и бодрым кивком поприветствовал свою помощницу Марию.
