– Неа, я спокоен насчет еды. Люблю чего-то из детства – пироги с капустой, жареную картошку, а так – не прихотлив.
– Зачем тебе столько в холодильнике?
– А, да это Сабина, моя горничная. У нее навязчивая идея, что я похудел и меня надо откормить. Она как подорванная набивает холодильник. Потом все в помойку выкидывает. Ты видала, какие на нашей помойке коты жирные? Мы же первое место в районе держим по обхвату талии!
– Нет, не видела, – засмеялась я.
– А, ну да, мы же с другой стороны зашли. Ну, увидишь еще. Ты-то что будешь?
– А что есть?
Коля поскреб начавший лысеть затылок.
– Все есть!
– Ну, давай чего-нибудь к чаю…
– А выпить?
– Не хочу.
– Надо!
Он поставил на стол фужеры, фрукты и бутылки с чем-то темным.
– Портвейн! – Довольно произнес Коля.
– Дешевое пойло – тупая голова, больная печень, – выдала я старую пионер-лагерную мудрость.
– Ну да, рассказывай! По двадцать бутылок глушили, и ничего, утром шли, как на расстрел экзамены сдавать! Девчонки в засохшей сперме в волосах, пацаны все покарябанные! Молодость! Романтика… И ни фига не дешевое, между Дрочим! – Заржал Коля, продолжая выкладывать на стол еду.
Коробки конфет, печенье, упаковки пирожных, варенья, джемы, булки, крендельки, соленые палочки и сладкие кружочки, орехи голые, орехи в сахаре, орехи в шоколаде, плитки шоколада, сухофрукты. Стол давно потерял прозрачность.
– Хватит, Коля! – Взмолилась я. – Зачем столько! Это ж можно лопнуть!
Он обернулся с серьезным лицом.
– Я поклялся, что у меня всегда будет столько жратвы, чтобы не съесть одному. Лучше буду выкидывать.
– Зачем?
– Ты не поймешь. Это зона!
– Объясни. Я постараюсь понять.
Он сел напротив, вяло сунул в рот крекер.
– Дружбан у меня там остался. Тоже Колька. Тезка. Двадцать четыре года ему дали.
– За что?
– Троих трубой железной угостил. Они девку, соседку хотели в машину запихнуть. Она сирота, одна с шестнадцати лет жила. Там сынок прокурора был.
– На сказки похоже.
– Ню-ню. Этот сказочник по зонам с четырнадцати лет и другой жизни не знал. Тела женского не пробовал! Не успел. Целовался с девчонкой один раз и все…
– За угощение трубой дают двадцать четыре года?
– На него еще чужое убийство повесили. Менты решили от жалоб матери убитого, повесить на человека, который уже сидит, на Кольку. У него мать одна полуслепая, больше нет никого. Куда только не писала. Пох*й всем.
– А ты? Можешь ему помочь?
– Нет. Не могу. Его весна померкла, ему уже не выйти…. Он похудел сильно. Инфаркт перенес, даже на больницу не возили. Летом красные ребра переломали, он суку за горло взял. Я его матери деньги посылаю. Больше ничего не могу. Он меня все спрашивал, как это, когда с бабой. Как я ему расскажу… Говорю – сам еще всю свою деревню перетрахаешь! Он молчит, улыбается. Стихи сочинял о любви, так за душу брали. У меня баб было как блох на собаке, а я ни строчки не рожу, а Колька, ни одной не пробовал, а такие слова находил.… Вот как это? Откуда?
