Хотя большая часть ее клиентуры состояла из завсегдатаев, иногда «Медуза» принимала и проезжих гостей. Обычно это бывали коммивояжеры, которых узнавали по галстукам и кейсам. Сидя с калькулятором за черным кофе, они подсчитывали тощие цифры своих продаж в этом разоренном городе и вскоре уезжали с весьма озадаченным выражением на лицах.
Время от времени здесь можно было встретить рабочего с верфей Пупаракиса, отважившегося прийти в одиночку, знающего по-французски ровно столько, чтобы заказать несколько рюмок водки, которые он тут же выпивал до дна, и сырую селедку, которую брал двумя пальцами за хвост и заглатывал целиком.
Только что вошедший не имел с этим зверинцем ничего общего. Сразу было видно, что у него нет лишнего времени, ему даже некогда отдышаться. В три шага он достиг стойки, поставил на нее картонную коробку, наполненную бумажками, протянул Гулетте какой-то документ. Она вытерла руки о передник, прежде чем взять листки. Визитер уже выражал нетерпение, протягивал авторучку, требовал подписи. Опершись на край стойки, Гулетта так побледнела, что Тон испугался, как бы она не упала. Он резко поднялся, подошел к стойке и встал между незнакомцем и Гулеттой.
— Вам докучают?
Она не ответила. Ее взгляд оставался прикованным к документу.
— Вы должны подписать здесь, — настаивал незнакомец.
Тон мог бы легко схватить его за шиворот и вышвырнуть на улицу, но он не хотел доставлять неприятности Гулетте и старался сохранять самообладание.
В конце концов она все подписала. Человек оставил ей копию и удалился, холодно попрощавшись.
Перед тем как подняться в свою комнату и запереться в ней, Гулетта произнесла одну-единственную фразу:
— Это конец, «Медузе» крышка…
* * *
Пиу вновь начала есть гренки, листья салата, немного рыбы. Ее щеки зарозовели, особенно по утрам, когда Жиль устраивал ее перед открытым окном. Но в то время как тело Пиу возвращалось к жизни, ее глаза, казавшиеся огромными на исхудалом лице, оставались потухшими. Все выглядело так, словно ее сознание освободилось от настоящего, сохранив лишь впечатления детства. В те редкие моменты, когда она разговаривала, речь всегда шла о собаках и котах, которые у нее когда-то были, или об огромных желтых цветах вдоль дороги, ведущей в школу.
Жиль подумал, что пора начать выводить ее на прогулки. В почтовом ящике он нашел наконец записку из больницы. Он предложил Пиу навестить Макса. Она неопределенно покачала головой, и он не понял, хочет она этого или нет. Может быть, она уже не помнила, кто такой Макс. Помнила ли она еще о том, кто она сама?
