— Ага. — Дина чуть нахмурилась, но, думаю, не поняла, о чем я говорю. — Я ходила в католическую школу. Школа для девочек при монастыре, там преподавали монахини.
— А вы католичка?
— О нет. Я мусульманка.
— Вот как. — Теперь уже я не понимала, о чем она толкует.
— Сколько тебе лет, Анжела?
— Семнадцать.
— Семнадцать? Всего на два года старше моего сына. — Она встала, разлила чай в две чашки, процедив через ситечко листья и специи, поставила перед нами. — Обычно чай кипятят сразу с сахаром, но я недавно перестала есть сладкое.
Она пододвинула мне сахарницу, но, заметив, что я кладу всего одну ложечку, возразила:
— Нет, нет. Это же твоя первая чашка чая. Попробуй как полагается, чтобы было очень сладко. — Она сама насыпала мне еще пару ложек, приговаривая: — Ты маленькая и худенькая, о фигуре можешь не беспокоиться.
В ожидании, пока чай чуть остынет, она задумчиво проговорила:
— Ты такая смелая — приехала повидаться с отцом.
— Смелая? — хрипло каркнула я и вся скривилась. Она встала за салфетками и мимоходом погладила меня по спине. После нескольких минут рыданий я сумела выдавить: — Он… он даже не разговаривает со мной.
Подперев подбородок, она задумчиво смотрела в окно и, казалось, разговаривала сама с собой:
— Ну да, в этом все дело. Когда столько лет проходит в молчании — и в разлуке, — трудно понять, что надо говорить. Слишком трудно. Он, наверное, пережил потрясение, увидев тебя. Ты ведь была совсем крошкой, когда он уходил. А сейчас ты уже выросла. Знаешь, когда стареешь, легко себя обманывать, глядя в зеркало, — морщин ты не замечаешь, а седые волосы считаешь игрой света. Но дети — если у тебя есть дети, правду не скроешь. Время идет, они растут, и, растут слишком быстро, сводят на нет все усилия обмануть возраст. Думаю, твой отец всегда хотел общаться с тобой. Но время — и обстоятельства — были упущены. И тут явилась ты — вовсе не та маленькая девочка, которую он оставил когда-то. Практически взрослая женщина! И неизвестно, что эта женщина думает и знает о нем. Что он мог тебе сказать? Как объяснить многолетнее молчание? — Она с улыбкой обернулась ко мне: — Нет, ты только послушай — философствую тут, лезу не в свое дело! Но Тодд, кстати, еще и очень стеснительный человек. Очень тихий. Ему, вероятно, нужно больше времени, чтобы принять решение. Понимаю, для такого юного существа, как ты, «время» — слитком жалкое слово. Но для тех из нас, кто видел его широко распростертые крылья, это слово означает очень многое.
