И кстати, о «Триумфе»: а в чем еще мне пришлось идти на прямое, проверяемое вранье? — да пожалуй что и ни в чем! Как это ни удивительно, но расклад, похоже, таков, что мой сверхдырявый мизер оказывается — с их захода — неловленым! Ну, с поправкой на то, что на Командора мы теперь можем со спокойной совестью валить, как на мертвого…
И кстати — о мертвых: а успел ли вообще Командор до своей гибели ввести меня в операцию? а если даже и успел — не считаюсь ли я теперь для своих, побывав в руках коллег, спалившимся до угольков по причине возможной своей перевербовки?..
И кстати — о своих. Вот еще небезынтересно: кто всё-таки подложил тот флегмит — чужие или свои? ибо если последнее, то следующий на очереди — я, и самое безопасное для меня сейчас место — как раз здесь, в гостях у голубеньких… Только вот получить то, неведомо чье, предложение о путешествии в Америку — если на мне все же не поставили жирный андреевский крест, и оно таки воспоследует — здесь будет весьма затруднительно. Эрго, надо б отсюда выбираться, да поскорее — при том, что вариант с побегом и уходом на нелегал (вполне, думается, осуществимый) для меня, по той же причине, категорически закрыт…
Чуть погодя в полуподвальную каморку с зарешеченным оконцем и голым топчаном, куда его заточили после инцидента, заглянул рыжеусый. Помимо жбана ледяной воды с чистой тряпицей (подлечиться) и шинелки (укрыться), тот принес еще растрепанную книжку без обложки (развлечься) и, безмолвно отдав честь, убыл. Расторопшин, вполне оценивший это проявление кавказской солидарности, полистал из интереса засаленные страницы и расхохотался беззвучным смехом: книга оказалась переводным любовным романом «Физиология женатого человека» Поль де Кока; вот, значит, чем убивают время на дежурствах головорезы из соседней Конторы…
Столь чаемая им пауза меж тем странно затянулась — ей шел уже четвертый день. Коллеги, похоже, потеряли к нему всякий интерес — столь же внезапно, как и обрели; по всему выходило, что расследование их либо зашло в полный тупик, либо резко поменяло направление. Впрочем, выпускать его на волю никто и не думал — даже от наручников-то не освободили.
Кормежка здешняя, кстати, при всей ее скудности и однообразии, оставляла впечатление именно армейской, а не арестантской: копченая солонина со ржаными солдатскими сухарями, плюс чай. «А как бы насчет щец горяченьких похлебать, а?» — закинул он удочку на второй день, но рыжеусый лишь руками развел: «Никак невозможно: мы на том же сухпае сидим, что и вы», а потом, чуток помявшись, предложил: «Хотите чарку хлебного, ваше благородие — чисто для сугреву?» Водки ротмистру не хотелось совершенно, но отказываться тут было бы неправильно.
