«Будет наша», — с неожиданной для себя злостью подумал Даня.
К нему опять подошла Нина.
— Может, попробуем? — спросила она.
— Ноль секунд, — ответил Даня, — сейчас распакуется.
Программа раскрылась, и он дал команду медленного выключения верхнего света. Операторы взвыли, кто-то попытался включить выносной софит, но Даня строго-настрого приказал Нине прекратить это безобразие. Она с улыбкой кивнула и отошла от него. Софит погас.
Когда в зале осталась лишь слабая подсветка да тлеющие огоньки включенных телекамер, Даня врубил световой занавес: тысячи острых, направленных лучей ударили в потолок вокруг подиума. Он еще немного поколдовал, убрал интенсивность, и на подиуме возникла одинокая фигура — тонкая и гибкая, как хлыст, Юля. Нина попросила ее пройтись, и хищный луч, державший ее в фокусе, двинулся за ней как живой. Куда она, туда и он.
— Отлично! — воскликнула Нина. — Давайте устроим прогон.
Даня дал вокруг подиума мягкий, рассеянный, словно клубящийся свет. По подиуму пошли манекенщицы. Они еще не переодевались, просто ходили взад-вперед, замирали, откинув голову назад и выставив вперед бедра, поворачивались и уходили, каждая в своем луче, не покидавшем ее ни на секунду. Потом он опять включил световой занавес, и на мгновение все ослепли, а когда занавес погас, подиум оказался пуст: манекенщицы испарились как по волшебству.
— Класс! — восхитилась Нина.
— Фирма веников не вяжет, — улыбнулся ей Даня.
Опять, словно ниоткуда, возникла Юля.
— Беги в раздевалку, а то они сейчас без тебя подерутся.
— Господи, ну что опять? — простонала Нина и убежала.
— Хотите посмотреть, как это работает? — предложил Даня.
Юля смерила его взглядом. Она тоже следила за ним исподтишка все это время. У нее был один верный способ определить сущность человека, никогда ее не подводивший. Обычно все, кто видел ее впервые, испытывали некоторое замешательство. Может, им надо было как-то соединить в уме ее негритянскую внешность с правильным московским выговором. Может, им вообще требовалось как-то примириться с ее существованием и решить, как себя вести с представительницей чужой расы. Это занимало всего мгновение, но она научилась подмечать легкую панику в глазах, непроизвольную игру лицевых мышц, приспосабливающихся к ситуации, когда человек словно напоминал себе, что надо делать вид, будто все идет как обычно.
Вот у Никиты, Нининого мужа, этого не было, но Юля подозревала, что он был предупрежден заранее, и его лицо сплясало свой танец в ее отсутствие. Хотя вообще-то он был ничего. В ее мире не существовало таких понятий, как «хороший» или хотя бы «нормальный» мужик. Высшая степень одобрения у Юли выражалась словом «ничего». Никита был ничего. Он сумел прижучить того гада, который подбросил Нине наркотик и упек ее в тюрьму. Он купил ей этот Дом моды, который Нина упорно именовала просто «ателье», и погнал этого мерзкого слизняка Щеголькова. Поговаривали, что Щегольков подался за границу вслед за каким-то богатым любовником. Юлю такие подробности не интересовали. Главное, Дом моды достался Нине. А Никита был ничего.
