— А разве так можно? — спросила Элла. — А в типографии что скажут?
У него была обаятельная улыбка: в комнате как будто разом светлело, когда он улыбался.
— Ничего не скажут. Только в типографии и можно рассчитать, сколько места займет сноска. Они там работают на строкоотливных машинах, если хотите, я как-нибудь устрою вам экскурсию. Только предупреждаю: это будет экскурсия в ад, особенно если летом. В общем, когда сноска набрана, они просто вынимают нужное количество строк основного текста и переносят на следующую страницу. Не морочьте себе этим голову.
Но Элла продолжала хмуриться.
— Нет, давайте я сама буду подклеивать, а то вы совсем запутаетесь.
Лещинский принес ей скотч, специальные листочки, покрытые с одной стороны мелом, для исправления опечаток, и даже узкую, как раз высотой в печатную строку, бумажную ленту на клеевой подложке. Элла обрадовалась, как ребенок, получивший подарок к Новому году. А для Лещинского это был всего лишь предлог: он зашел только для того, чтобы еще раз взглянуть на нее, посмотреть, где она живет.
Увидев, что она печатает в подсобке, он спросил:
— Хотите, перенесем машинку к нам на кафедру? Вам там будет удобнее. И светлее гораздо.
— Нет, спасибо, — смутилась Элла, — я здесь привыкла. Я боюсь за машинку, а тут она всегда под замком. И ходить никуда не надо.
В эту минуту в подсобку заглянула комендантша и окинула их подозрительным взглядом. Лещинский глянул ей в лицо и сразу все понял.
— Она берет с вас деньги, — заметил он с уверенностью, когда комендантша ушла. — Сколько?
— Это неважно. — Элла страшно разволновалась. — Прошу вас, не говорите никому. Мне эта машинка слишком дорого стоила. Если она пропадет… я тоже пропаду, — докончила она с виноватой улыбкой. — Это же моя кормилица. А тут я за нее спокойна.
— Сколько? — повторил он. — Я возмещу вам эти деньги.
— Не нужно. — Теперь она рассердилась. — Извините, это не ваше дело. Вы не понимаете… В общем, я сама справлюсь. И ничего ей не говорите, я вас очень прошу!
Он ужаснулся, увидев горький упрек и безнадежность в этих прекрасных глазах. Лещинский был африканистом, ему не раз приходилось видеть похожее выражение в глазах африканцев. Даже когда их лечили. Даже когда они просили милостыню. «Тебе меня никогда не понять, — говорили эти глаза. — Оставь меня в покое».
— Извините, — пробормотал Лещинский.
Он ушел подавленный, но решил ни за что не оставлять ее в покое.
Элла думала, что летом, когда все разъедутся на каникулы, подкармливающий ее ручеек «халтуры» иссякнет. Ничуть не бывало. Когда она расправилась с коллективной монографией и отвезла последнюю часть долга мастеру на Пушкинскую, денег у нее совсем не осталось. Но тут пришел Лещинский и предложил ей совершенно новую, куда более творческую «халтуру».
