Однажды она попыталась помочь зарубежным рабочим и отнесла во вторсырье тяжелую утятницу, которой они с мамой все равно не пользовались. За это Тату выпороли.
– Мне двадцать пять копеек дали! – вопила она, уворачиваясь от материнского ремня. – Я их сдала в фонд Коминтерна!
– Я тебя скоро саму сдам куда подальше! – грозила мать.
Тата не могла выполнить даже такое простое задание, как антирелигиозная беседа со старшим поколением.
– Мамочка, – говорила она, – ты просто запомни, что Бога нет! А когда тебе захочется перекреститься, лучше отдай пионерский салют.
– А если мне с Богом легче, чем без Него? – говорила мать.
Тата сердилась:
– Нельзя жить ради своего удовольствия! Мы должны все силы отдавать борьбе!
– Мы и так отдаем… И у меня сил уже не осталось.
Тата презирала мать за моральное разложение, но побаивалась – причем не столько ее ремня, сколько слез и затяжной меланхолии. Иногда она приходила со службы и, не поев, ложилась на скамейку носом к стенке.
– Мам, что с тобой? – пугалась Тата.
– Ничего.
Тате казалось, что мать страдает из-за нее: она все время делала что-то не так.
Один раз Тата увидела в окошко своего врага Джульку – мордатую темноволосую девочку с бледной кожей и болезненно припухшими веками. Тате захотелось чем-нибудь в нее кинуть, и как на грех ей под руку попались яйца, которые мать только что купила на рынке.
Джулька была обстреляна и позорно бежала с поля боя, но в этот момент в комнату вошла мама с тазом постиранного белья.
– Бестолочь! – запричитала она и принялась лупить дочь мокрым полотенцем. – Я тебе на день рождения хотела пирог испечь!
Тата долго просила прощения и говорила, что пионерия непременно исправит ее дурацкий характер: там и не таких хулиганов перевоспитывали.
– Могила тебя исправит! – в сердцах бросила мать. – И в кого ты такая дура?
Тата и вправду ощущала себя тупицей: только потом она сообразила, что Джулька является членом совета отряда, и теперь сделает все, чтобы ее не приняли в пионеры.
Заступаться за Тату было некому: друзей у нее не имелось.
– Роди мне сестренку! – просила она мать, но та лишь сердилась:
– Тогда вы меня окончательно со свету сживете.
6.
Тате очень понравилось играть с Китти – она была смешная и хорошенькая, как кукла, а кукол у Таты никогда не было. К тому же Китти смотрела на нее влюбленными глазами и то и дело спрашивала:
– А можно, я к тебе еще приду? А мы будем опять убегать от жан… жар… ну, от кактусов?
Жаль, что отец Китти был подвержен мещанству. Понятно, что на службе ему приходилось носить презренные галстуки и носки с рубчиками, но в выходные кто заставлял его наряжаться, как буржуй? Наверняка он просто хотел покрасоваться перед другими – типичное антиобщественное поведение незрелой личности!
