Вольфганг
уже с начальных классов упорно занимался математикой – у него были заметные
способности, учителя утверждали: очевидная склонность, почти талант. Радость
родителей, гордость школы. Да-с, именно, извините за трескучую фразу. Потому,
конечно, он сразу угодил в артиллерию. Его же призвали в 38-м, а тогда еще был
порядок – во всем. Математик – значит, в артиллерию. И он там себя немедля
сумел показать. Это, кстати, доказывает мою правоту – если налицо порядок, то
нужные люди оказываются на своих местах. Вы понимаете?
Когда
входили в Польшу, уже был унтер-офицером, командиром орудия. Да, несмотря на возраст.
Тут же отличился, в первую неделю. Проявил уместную инициативу, по ходу
артподготовки перевел орудие на лучшую позицию, увеличил угол обстрела, нанес
значимый урон противнику. Был представлен к повышению, награжден – вот так-то.
Все по заслугам, я же говорю – порядок.
В
отпуск вернулся героем. И сразу, заметьте, сразу сделал предложение Эльзе
Хофмейстер – она жила прямо через дорогу. Ну, это так только говорится, что
через дорогу – на самом деле, там надо было идти несколько минут в сторону
ратуши, но, конечно, недалеко. По-видимому, у них все было сговорено, только
никто не знал. Молодые они такие, народ скрытный, особенно, когда им нужно. Это
мы, дряхлые развалины, болтать горазды, а они – себе на уме. Всегда так было. И
Вольфганг все продумал заранее, вот что важно. Старые-то Хофмейстеры были люди
зажиточные, полдома занимали, шутка ли, ну а Ортеры жили куда скромнее. Так что
могли получиться всякие, понимаете, классовые разногласия.
Папашу
Вольфганга еще в ту войну подранило, в Бельгии, уже под самый конец. Не
повезло. Еще хорошо, врачи постарались, спасли руку – лучше такая, вывернутая,
чем совсем никакой. Тогда ведь калек было море разливанное, с костылями да
протезами, а он все-таки ничего – бодренько так вышагивал, даже со временем
научился управлять своей оглоблей, почти как здоровой. Вот что значит
дисциплина. И еще надо обязательно здесь сказать – старый Ортер всегда старался
работать, все знали. Настоящая трудовая косточка. Постоянно сновал туда-сюда,
искал что-нибудь, ноги-то целы. Не унывал, не жаловался – это точно, хотя
непросто им приходилось. И конечно, подвизался, где мог – то посыльным, то
сигареты продавал да еще пенсия. На хлеб и кофе им хватало, но особенно не
разживешься.
Правда,
в середине тридцатых, как порядок навели, стало легче. Тогда вообще жизнь
заметно улучшилась – не верите, спросите у стариков. Кто ж знал, как оно
обернется. Пенсию ему повысили, хорошо повысили, уже работать не надо было. Да
и Вольфганг вырос, вышел в люди. Жалко, старик, бедняга, после этого недолго прожил.
На свадьбе у сына успел погулять, даже танцевать пытался, а через несколько
месяцев слег, и уже не встал. Видать, надорвался, бедный, только ведь если
посчитать, сколько ему стукнуло? Едва пятьдесят с хвостиком – сейчас бы
сказали, совсем молодой. А фрау Ортер тоже была работящая, весь день в бегах –
она в конторе служила, в самом центре, а потом еще на дом брала всякую
сдельщину: до ночи считала, перепечатывала, клеила что-то. Так что нет,
милостыню они не просили, но цену деньгам знали. А по-другому не бывает –
нищенствуют у нас только лентяи. Это и сейчас верно, только вы не спорьте со
мной, сядьте, сядьте обратно – я же совсем не об этом. В другой раз как-нибудь
поругаемся насчет социального государства и прочей ерунды.
