— Если мы вскоре не выйдем, будет слишком жарко.
— Сыграйте что-нибудь, — сказал он, указывая на пианино. — Пожалуйста, я сто лет вас не слышал.
— А потом мы поедем, — стала торговаться она.
Она села за пианино и заиграла с обычным усердием. Она играла Дебюсси, и Гарри, откинув голову на спинку желтого кресла, прикрыл глаза и постукивал ногой от удовольствия. Но скоро она заиграла быстрее и сбилась, раз или два клавиша застряла, и Оливия нетерпеливо ударила по ней. Наконец, она сдалась:
— Я совершенно не в форме. Давайте же, Гарри, нужно ехать.
— А почему вы не в форме?
— Сейчас слишком жарко, чтобы играть. И потом, вы же слышите, в каком состоянии инструмент? — Она снова ударила по испорченной клавише. — Не подходит этот климат для пианино, вот и все. Поднимайтесь, Гарри, пора.
— Вы могли бы найти настройщика. В Бомбее.
— Не стоит. Я теперь почти не играю.
— Как жаль!
Он сказал это с таким чувством, что Оливия задумалась. Почему она перестала играть? Она никогда раньше не задавалась этим вопросом, думала, что просто очень жарко или у нее нет настроения. Но была еще какая-то причина, и она пыталась уловить, какая именно.
— Дебюсси, — сказала она, — Шуман. Это как-то… не подходит, — и рассмеялась.
— Мне подходит, — сказал Гарри.
— Здесь?
— А почему бы и нет? — Гарри оглядел комнату и повторил. — Почему нет? Вы здесь так чудесно все устроили. Просто чудесно. — Он уселся поудобнее, словно вообще не намеревался уходить. — Оазис, — сказал он.
— Опять вы за свое, — она начала сердиться. — Не понимаю, кому вообще нужен оазис. Какая в нем надобность?
— Боже ты мой, — сказал он, — вы такая несгибаемая, Оливия, кто бы мог подумать… Да вы и не болеете никогда, верно?
— Конечно нет. С чего мне болеть? — В ее голосе зазвучало пренебрежение. — Это все психика.
— Вчера мне снова было так плохо. А ведь местной пищи я не ел уже несколько недель. Не знаю, в чем дело.
— Я же говорю: дело в психике.
— Возможно, вы правы. Я и в самом деле чувствую, что с моей психикой не все в порядке. Откровенно говоря, — он снова прикрыл глаза, но теперь от боли, — мне кажется, что я больше не выдержу. — Судя по голосу, это было правдой.
Оливия рада была бы посочувствовать ему, но не могла справиться с нетерпением. Ей так хотелось ехать! А он просто сидел, без малейшего желания и пальцем шевельнуть. Из той половины дома, где жили слуги, донеслось молитвенное пение и удары барабана, и то и другое звучало на одной ноте — совершенно монотонно.
