Первая мысль Джеммы была о нем – каждое утро. По ночам она часто вставала, выпутываясь из объятий Оливера и с тревогой подходила к кроватке, склонялась, прислушивалась к дыханию ребенка. Он дышал мерно и легко, и она успокаивалась, чтобы ровно через час снова проснуться и прислушаться. Звук его дыхания был для Джеммы непрекращающимся чудом.
Карлайл почти не плакал и не хныкал, как другие дети, – новоявленная бабушка Кэтрин удивлялась. Возможно, дело было в том, что Джемма чувствовала все его желания еще до того, как они начинали возникать в его маленькой голове. Она читала его лицо, его движения как давно изученную наизусть книгу. Одно слабое шевеление губ – и она подносила сына к полной, налившейся молоком груди. Один взгляд – и вот она протягивала и вкладывала в крохотные ручонки заинтересовавший его цветок, листик, лоскуток ткани. Джемма была неутомима, готовая каждую минуту качать, развлекать, кормить… Ее терпение, раньше бывшее весьма скудным, нашло какой-то скрытый, почти бесконечный резерв. Вся семья только диву давалась.
Впрочем, терпение Джеммы распространялось только на Карлайла. К замечаниям со стороны матери она была все так же глуха. Она игнорировала советы, не пеленала сына туго, как того требовали правила, и кормила не по часам. На все у нее был только один ответ – вздернутый подбородок и ревнивый жест, которым она прижимала к себе свое дитя.
Вечерами Джемма долго качала кроватку. Карлайл никак не хотел засыпать, он не сводил глаз с материнского лица. Тогда Джемма начинала напевать колыбельную. Эта мелодия была ей знакома, только она так и не вспомнила, откуда. Джемме всегда становилось досадно, что ее голос не может передать все великолепие музыки, звучащей у нее в голове. Музыка вилась, задумчива и нежна, и словно рассказывала о чем-то Джемме, а Джемма пыталась пересказать Карлайлу, как могла…
Наконец глазки сына закрывались, и Джемма еще долго смотрела на него. Ей казалось, что в этом маленьком дышащем существе слились ее прошлое и будущее.
И лишь одному человеку в доме с каждым днем жизни Карлайла становилось все хуже. Оливер с тоской вспоминал те дни, когда глаза Джеммы смотрели на него с нежностью, с любопытством, с заботой – да с любым выражением, но ведь смотрели! Он забыл те ночи, когда молодая жена улыбалась во сне, но не ему. Забыл, как Джемма была отстраненна и задумчива временами, как упускала нить разговора. Оливеру казалось, что раньше она принадлежала ему без остатка. Услужливая память латала воспоминания, штриховала их и выдавала картину безоблачной, неомраченной идиллии, которая царила между супругами до рождения их первенца. И молодой отец не мог прогнать от себя мысль, что Карлайл украл самое дорогое, что было у него.
