Молодожены, казалось, были полностью поглощены своей новой жизнью. Каждый день вместе приносил им все больше открытий. Оливер заглядывал на обед не столько для того, чтобы утолить голод, сколько для того, чтобы почувствовать губы Джеммы, ее сильные руки, обвивающиеся вокруг его шеи, услышать ее гортанный смех. Дни напролет она, как он считал, принадлежала ему. Вместе они ходили гулять и забирались к развалинам замка, хотя Оливер не видел в этом никакой романтики и не любил упадок и разорение, но ради любимой Джеммы готов был терпеть и его. Но иногда ему казалось, что у его молодой жены есть какая-то своя, другая жизнь. Он и сам не смог бы ясно объяснить, с чего взял это. Но отблески сокровенной, невидимой сути, ее тайных переживаний то и дело вспыхивали в карих Джемминых глазах.
Часто ближе к утру, когда небо светлело и постепенно становилось молочным, Оливер просыпался, как от удара, от ощущения чьего-то присутствия. Он приподнимался на локте, беспокойно оглядывая комнату, но не находил посторонних. Рядом с ним на широкой перине Джемма спала, разметавшись по постели, скинув с себя одеяло, словно в лихорадке. Ее волосы пламенели на белизне подушек. Оливер подолгу смотрел на спящую жену.
Она улыбалась. Улыбалась кому-то. Улыбалась так пленительно, так нежно, как никогда не улыбалась ему. Она словно вся тянулась навстречу своей долгожданной, потерянной и обретенной любви. Ее лицо становилось восторженным, одухотворенным, торжествующим – и таким далеким, что Оливер едва узнавал в этой влюбленной незнакомке собственную жену. И сердце его терзалось ревностью, тяжелой и неизбывной. За завтраком они обычно делились своими снами, но никогда после этих рассветов Джемма не рассказывала ему ничего особенного из увиденного ночью. Оливер вздыхал, и эти вздохи отдавали горечью.
Кэтрин теперь целыми днями занудствовала, рассказывая, что должна и чего не должна делать молодая замужняя леди. Она и мысли не могла допустить, что Джемма не собирается менять свое поведение. И что еще страшнее, Оливер не имеет ничего против этого. Бабушка Джеральдина и дедушка Уильям, видя, что дети вполне счастливы, сочли более приемлемым вообще ничему их не учить. В конце концов, любой человек будет жить только так, как ему удобно и хорошо, создав собственные законы, и молодая пара не станет исключением, думали они.
Джемма не обращала внимания. Ни на мать, докучающую своими поучениями. Ни на старшее поколение семьи. Все чаще она не обращала внимания даже на Оливера, но тот этого не замечал: он был счастлив уже тем, что Джемма стала его женой. Ее же мысли ежечасно, ежесекундно были обращены внутрь ее самой, туда, где под сердцем зарождалась новая жизнь.
