Он не мог вспомнить, кто он, как его зовут и как он сюда попал. Но мог поклясться, что еще мгновение назад видел перед собой дорогу и ночь. И его лицо было мокрым от дождя. Он провел рукой по лицу – так и есть, влага. Наверное, это от тумана. Но при чем тут дорога? Ответа не было.
Концы аллеи терялись в тумане. Пахло холодным утром, поздними цветами и яблоками, прелой листвой, давно угасшим костром. Наверное, пахло именно так, впрочем, он не мог бы описать запахов, потому что запахи не имеют имен, да если бы и имели – он этих имен теперь не знал. Он не знал о мире ничего, меньше, чем только что родившийся младенец. Но внутри ворочалось Чувство. Оно было так велико, что грудной клетке не хватало пространства вместить его. Чувство это было сильнее, крепче, больше его самого, и начинало казаться, что это не Чувство растет внутри его, а он живет внутри этого чувства, как в сверкающем кристалле.
Чувство имело направленность. Вектор. Оно тянуло туда, вперед по аллее, затянутой кисеей тумана.
Он побежал. Как только он понял, что нужно сделать, он исполнил это без терзаний и сомнений. Надо бежать, что есть сил, на пределе возможностей, чтобы быстрее оказаться там, где… Там? Где?
Ботинки мелькали по булыжнику. Он ни разу не поскользнулся, не подвернул ногу на скользком камне. Мышцы не загудели от перенапряжения. Потому что камня не существовало, и ног тоже. Он был сам этим чувством, одной сгустившейся мыслью: туда, скорее.
И он достиг своей цели. Иллюзорное сердце радостно затрепетало в иллюзорной груди.
Он стоял перед величественным Домом. Это был его храм. В этом храме жило божество, какое именно – разве божества имеют имена? Разве имена – не придумка людей, не их глупое желание назвать все и вся вокруг себя?
Он шагнул на первую из шести мраморных ступеней. Она наполовину вросла в землю, и на нее со всех сторон наползала трава. Сделав этот единственный шаг, он остановился. Того человека, что несся сейчас по аллее, от этого, стоящего на первой ступени, отделяла бесконечность.
Потому что он вспомнил.
Он вспомнил все.
Перед ним промелькнула его первая жизнь, в стране оптимистов и злодеев, и эта жизнь через пелену времени показалась нереальной. Промелькнула и вторая, с недавним, очень печальным концом и утратой, которую он не смог пережить. И он понял, что это за чувство, выросшее больше его самого, такое щемящее, болезненное и прекрасное. Унять боль – значило подняться на крыльцо. Так просто.
