Будем кроткими как дети [сборник] | страница 59

— Для божественной радости, полагаю, сестрица.

— Нет, вы ошибаетесь, хотя слова ваши высоки, как вечные горы, — возражала Невеста Моря, покачивая головой. — Для того дети, чтобы мы еще крепче запутались в сетях судьбы.

— Я не могу верно судить о таких вещах, уж вы простите меня, глупую, — смиренно оправдывалась старая Чен и поскорее закуривала папиросу.

— Вы видели, наверно, как поросята сосут свою мать? Они всю высосут ее, пока лежит, а потом рассердятся и изгрызут ей живот. Так ради чего мы проливаем материнскую кровь и слезы?

— Ради того, наверное, чтобы любовь блаженствовала на земле, — чуть дыша, отвечала Чен и сплевывала на землю горькую табачную слюну.

— Любовь… Что-то я позабыла о ней. Давненько! Любовь, сестра Чен, скорее всего силки, куда мы попадаем, чтобы из нас вышли дети. — И тут Невеста Моря прищелкнула пальцами. — Любовь разулась, вот как мы с вами, и на сопку убежала, вот где теперь наша любовь, сестрица.

И, закончив разговор, женщины скинули широкие шаровары, подоткнули юбки под резинки на ногах и босиком полезли в теплую воду отмели. У каждой висел на шее маленький мешочек на веревочной лямке, чтобы можно было свободно шарить по дну обеими руками.

Вечером они неторопливо возвращались домой, минуя все шумные места города, — брели мимо клуба, мимо открытых еще магазинов и пивных, — две маленькие темные фигурки с набитыми мокрыми рюкзаками, пригнетавшими их к самой земле, — а потом выходили к мосту и шли тропинкой по-над рекой. Едва ли замечали они вокруг смуглую позолоту вечернего света, длинные шнурки тишины на плакучих березках, замерших на берегу реки, бездонной, как само небо, отраженное в ней.

Ночью в своей каморке, ворочаясь и кашляя на жесткой, неудобной кровати, Невеста Моря все еще додумывала свой разговор с названой сестрой. На земле так прозрачно и далеко видно, и людям так легко найти друга — увидеть и полюбить. Но прозрачность эта обманчива — на дне моря всегда темно, хотя морская вода тоже прозрачна. Любовь насылается на людей властью неба, а расплачивается за нее сам человек — тревогами, болью, безутешными утратами, смертью. Что ж, это достаточная Цена за любовь, так пускай же она свершится за эту Цену. И, придя к такой мысли, старая женщина успокоилась, зевнула и спокойно заснула до утра.

А вскоре к ней на улице подошел немой человек, прозванный Высоким Немым за свой рост, и протянул бумажку, на которой что-то было написано.

Этот немой был привезен родственниками из Кореи после войны. Рассказывали, что на войне он получил тяжелую встряску и после контузии онемел, а в поведении стал допускать всякие причуды. Так, он всегда носил при себе бумажки и, выбрав кого-нибудь из встречных, подходил и совал тому под нос бумажку. На ней бывало написано рукой немого что-нибудь всегда бессмысленное и вздорное: «Внутри уха», «Хор вождей», «Треска прошла слева»… Непонятно было, чего же бывший офицер хотел добиться этим: то ли похвастать своим почерком — говорили, что когда-то он занимался каллиграфией, — то ли просто показать, что он человек образованный. Глядел он при этом на читавшего пронзительно, требовательно, поджав в узкую щель губы.