Будем кроткими как дети [сборник] | страница 42

Наутро мы проснулись от страшного грохота. Столпившись возле нашей койки, хрипели, кашляли и хохотали все доминошники, огромный Игорьян тихо рыдал от смеха, весь красный, как утреннее солнышко. Всем показалось смешно, что я спал в белых кальсончиках, крепко обняв Афоньку и как-то там особенно закинув ногу на его корпус. Мне было очень стыдно перед Афонькой, что живу среди таких ничтожных людей.

В этот же день Афонька покинул меня: при всей своей простоте он смог понять, что мне теперь не до него. Благородно обойдя молчанием мое предательство, он вздохнул полной грудью при прощанье и зашагал по дороге к парому вольной индейской поступью, и через спину наискось висел на нем тугой вязовый лук. Так я совершил свою первую измену мужской дружбе из-за женщины, но не каюсь и не казню себя запоздало: многие в подобном случае, как свидетельствует литературная классика, поступали гораздо хуже, доходили до настоящих преступлений, а что я… К тому же прошло с этого времени больше двадцати лет — срок давности, как говорится…

Как-то я пошел набрать ягод жимолости, густые кусты ее окружали маленькое деревянное строение с дерновой завалинкой; в этом домике на краю двора жили повариха-кореянка и ее муж. Обычно я набирал сигарообразные лиловые ягоды в кулек из старой газеты, которую где-нибудь оставлял один из наших метателей домино. Вяжущий, терпкий вкус этих ягод и яркие пятна сока, проступавшие сквозь газетную бумагу, я запомнил навсегда. И если я беру теперь на кисть чистый фиолетовый краплак, а затем разливаю на белом листе мазок, то во рту у меня набегает слюна.

Итак, я пошел за жимолостью — собирать ежедневное свое подношение Козочке. В серебристых кустах, наверное, было тихо, и какая-нибудь спугнутая пичужка с беззвучным возмущением вспорхнула оттуда — не помню. Не помню я никаких особенных обстоятельств и не знаю до сих пор причины, почему в тот день я решился вдруг войти в раскрытую дверь хибарки. Напрасно мы думаем, что наша судьба строится по иным законам, нежели судьба простого полевого цветка или пчелы на ней. Искусство возносить к небу, радостно покачивая, нежный венец из лепестков, или выбирать хоботком нектар из благоухающего тайничка, или писать акварельные этюды приходит к нам само по себе из непостижимых глубин — вполне законными извечными путями. И горький сок неудач, скопившийся по капле в нашей душе, кто-то другой впитает в себя, как сладкий нектар, а потом сотворит из него мед.