— Уж так и хорошие? — хмыкнула Ира.
— А ты не фырчи, — добродушно отозвался Борис. — Я науку человеческой души не только на море постигал, но и в лагерях. Там, знаешь, не ошибись… Жизнью расплатишься.
— Боже! — ахнула Извекова. — Вы сидели?
— Это как посмотреть. Рос я при лагере, где мой отец сидел. По политической.
— Да, — задумчиво произнесла Людмила Васильевна. — Тогда у многих судьбы… А почему же вы не жили с матушкой?
— А она за отцом поехала, не дожидаясь, пока вышлют. Ну и через год умерла. Климата ли не выдержала или что еще? Не знаю. Я маленький был.
Стелла заметила, что пластиковый стаканчик в руке Ирины задрожал.
— Беспризорничал долго, но друганы мои, с которыми я был, воровать мне запрещали — ты, мол, политический, тебе нельзя, — продолжал Борис. — Меня ловили, к родственникам отправляли в Казахстан — их-то сослали уже, но они меня искали. Я сбегал. В детдома — опять сбегал. В колонию хотели, да тут отец вышел — на вольное поселение. Ну и стали мы с ним жить аж на самом краю земли. Он все смеялся — дальше ссылать некуда, авось не тронут. Однако умер он скоро. А я в мореходку пошел. Тогда уж помягче было. Приняли меня…
Ирина дрожащей рукой выдернула из мятой пачки «Пегаса» сигарету, резко встала и направилась к выходу.
— Эй, ты куда? — растерянно поинтересовался Моряк.
— Покурить, — пробормотала Ира, дергая в кабине водителя рычаг, с помощью которого открывались двери.
— Чего это она? — удивился Новиков. — Как ужаленная?
Все почему-то посмотрели на Стеллу, которая опустила глаза и покраснела.
— Та-ак, — протянул Борис, поднимаясь, — пойду-ка и я покурю. — Заметив, что Новиков воспринял его слова как приглашение, Моряк легонько надавил ему на плечо, будто припечатав к сиденью, и сказал: — Охолони.
Сигарета никак не хотела прикуриваться, поднявшийся вдруг ветер сбивал слабый огонек зажигалки.
Ирина едва не плакала. Вдруг прямо перед ее лицом возникла волосатая рука с татуировкой, якорем, державшая зажигалку немыслимой конструкции.
— Ну, ты чё? — услышала Ирина, когда ее сигарета наконец задымилась. — У тебя там тоже кто-нибудь сидел?
Она покачала головой и криво усмехнулась, поднимая глаза на Бориса:
— Если бы… Моя бабушка была следователем НКВД. И может быть, именно она… вашего отца… — Голос Ирины предательски дрогнул. — Почему, ну почему вокруг только пострадавшие, только безвинно севшие? Где потомки тех, кто сажал и мучил? Я одна, что ли? Не маловато? Чтоб столько народу перегубить? Или моя бабушка по-стахановски трудилась, чтоб всю страну за колючую проволоку упрятать? Да только все равно бы не справилась!
