— Гуняев, вставай, хватит дурака валять, — спокойно предложила Марина Игоревна.
Мальчик всхрапнул.
Инспектор усмехнулась и потрясла притворщика за плечо. Тот вскочил, выпучил глаза и завопил, тряся белобрысыми взлохмаченными вихрами:
— Что вы меня будите? Что вам надо? Что пристали? Права не имеете!
— Угомонись! — сердито оборвала его Козырева.
— А что? — заныл мальчишка, сразу изменив тон. — Ничего плохого не делаю. Из дому носа на улицу не показываю! Даже курить бросил!
— И наркотики тоже?
Мальчишка снисходительно и лукаво улыбнулся:
— Это шмаль, что ли? Да я, Марина Игоревна, с тех пор, как вы меня тогда заловили, — ни-ни! Только шмаль, Марина Игоревна, это ж разве наркотик? Зря вы меня тогда. Ведь в первый разок только и попробовал…
— В третий. Тебя тогда в третий раз поймали.
— Ну уж и в третий? Скажете тоже!
— В третий, в третий, Гуняев. И не кривляйся.
Мальчишка улыбнулся еще шире:
— Но вы-то в первый? Разве нет?
— Ну, допустим, — согласилась Козырева, не понимая, куда он клонит.
— Вот видите? А те два раза меня оклеветали! Или просто с кем-то другим перепутали. Я ведь, Марина Игоревна, только вам и доверяю…
— Ладно, раз доверяешь, тогда скажи, кто из старших с вами на пустыре ошивается? Кто вас наркотой снабжает?
Выражение лица Кирилла неуловимо изменилось, но он тут же снова улыбнулся и зачастил:
— Насчет наркоты — не знаю, не интересуюсь. А старшие — ну, Прыщ.
— Калугин Алексей, — уточнила Марина Игоревна и дополнила: — Ему всего пятнадцать.
— Так старший же? — ухмыльнулся белобрысый нахал. — Теперь Козява.
— Кузмин Михаил, — поправила Козырева, — но он и вовсе твой ровесник.
— На два месяца старше! Потом Бычара…
— Прекрати! — Терпению инспектора явно пришел конец. — Ты прекрасно знаешь, что я не о них тебя спрашиваю!
— Да ничего я не знаю! И вообще не понимаю, что вам от меня надо?! — Светлые глаза мальчика, окруженные глубокими нездоровыми тенями, превратились в колючие льдинки. — Мама! Мама! — вдруг истерически закричал он. — Почему ты ее сюда пустила? Выгони! Выгони!! Гестаповка проклятая! Пытай! Мучай! Ничего я не скажу! Ничего не знаю! Ничего не понимаю! А-а-а!!! — Крик его превратился в истошный звериный вой. Он упал на пол и забился, глаза его закатились, на губах выступила пена…
В комнату вбежала Ольга Федоровна и, прижав сына к полу, принялась умело засовывать ему между зубов ложечку.
Стелла перепугалась и бросилась на помощь; суетясь и мешая Гуняевой, она попыталась подсунуть под голову больного сдернутое ею с дивана зеленое одеяло, а Козырева отошла на шаг и презрительно бросила:
