— Боно, — обратился к нему проходящий мимо врач, — вы плохо себя чувствуете?
Тот в ответ лишь повел подбородком в сторону экрана, где Мамаду Канди вдруг охватил неудержимый смех, передавшийся двум аудиториям. Руководитель конкурса не знал, что ему делать, и отчаянно тряс колокольчиком.
— Вам остается две минуты на ответ, — бросил он Канди. — Мсье Канди… полторы минуты… минута с четвертью!
Но Мамаду предпринимал отчаянные попытки, чтобы не свалиться на пол. В конце концов он все же упал на колени, и камера запечатлела этот неожиданный кадр. Мамаду показывал пальцем на Н’Голя и хохотал так, что, казалось, микрофон не выдержит. Тут объявили конец передачи, и все зааплодировали Н’Голю, которого показали крупным планом. Слышно было, как Мамаду сквозь икоту бормотал:
— Когда рубец будет отварен, надо нарезать его на маленькие ломтики, не превышающие размера крупной монеты.
— Слишком поздно! — крикнул руководитель конкурса. — Мы вручаем копилку мсье Н’Голю! Ваше имя приносит удачу, — сказал он, повернувшись к Боколо.
Итак, Боно был одним махом доставлен в Котону. На родине его не ждали, многие считали его уже мертвым после того, как от Мамаду пришла открытка, на которой была изображена Эйфелева башня, а на обратной стороне написано: «Врач говорит, что сквозь Боно проходит ветер, как сквозь эту башню. У него продырявлены легкие. Благодаря курсам, где нас обучали, мы теперь работаем в мусороуборочной фирме. Любящий вас Мамаду».
Вечером состоялся праздник в честь возвращения блудного сына. Двадцать пирог направились к причалу, где останавливались такси. Мать, братья и сестры Боно танцевали в венках из сиреневых лилий. Все целовались. Две пироги вернулись назад. Здесь не было только отца семейства, посаженного в тюрьму за то, что он утопил вора, кравшего рыболовные сети. Да, его не увидели на набережной, зато он видел все сквозь бамбуковую решетку, в том числе и вечерний кортеж в честь своего сына. Лодки, в которых сидели гребцы, напоминали насекомых, скользящих по ртути. Люди в пирогах, вереницей проплывавших между сваями, из деликатности замолкли. Боно поднял руку, приветствуя отца, — он догадывался, что тот видит его из своей темницы. Вскоре в хижинах зажглись огни в медных чашах, и под усеянным звездами небом деревня тихонько покачивалась на сваях, похожая на большую счастливую птицу.
Леопольд Брокар стал лучшим другом Боколо и Мамаду, подаривших ему новый велосипед с моторчиком. Оба они, как и прежде, подметают Марсово поле, но не пожелали расстаться с общежитием, где к дверям прикреплена их фотография, снятая в телестудии в день триумфа. Они нередко вспоминают об утраченной книге, и это воспоминание вызывает у них раскаяние. Не следовало им так долго ждать, прежде чем решиться переступить порог полицейского участка.
