Я промолчал. Она отошла от меня и села за круглый стол, поодаль. Где был графин. Налила себя новую рюмку. Овальные щеки блестели, как костюмы канцлера Шмидта.
Леонид Ильич все еще ждал, что скажет Мария.
– У меня концерты. В феврале, марте. Гастроли. Шестнадцать городов. А я правильно поняла, ты сказал, вы там со своими человека убить пытались?
– Правильно. И убили бы обязательно. Передумали в последний момент.
– А че передумали?
– Никита сам ушел. В смысле, с должности ушел. Согласился написать заявление. Не было уже смысла травить.
Она поднялась с кагорного стола, как тысячеликая вдова Горького, народная артистка СССР.
– Леня, ты сволочь! Как ты смеешь мне такое рассказывать!
В этой ярости она снова превратилась в брюнетку. Ту самую.
– Ты старый мудак! Он предлагает мне ехать на остров, чтоб все знали, что я с убийцей живу. Потом он скоренько подыхает, а я остаюсь без всего. Дом дети забирают, миллион дойчмарок – вдова. А я – без карьеры, без денег, без друзей, без родителей. Как блядь дешевая. И весь мир на меня пальцем показывает. Вот, смотрите, на хуй, какая дура набитая!
И даже не спросила, может, я люблю ее. Может, с женой разведусь прежде, чем поехать на Зюльт. Навсегда.
– Я не хочу тебя больше видеть. Уходите, Леонид Ильич.
Легко слышать «уходите» человеку, у какого ноги почти не ходят.
И, вдогонку:
– Если хочешь выкинуть меня из этого мудацкого дворца, выкидывай скорее! Все равно он пустой и холодный. Тут привидения ходят. Кто-то кашлял третьей ночи. А вчера тараканов целый полк из-под кухни вылез, блядь. Я так орала, что соседние дома чуть не проснулись. Я лучше в Кишинев вернусь, чем здесь останусь!
Генерал подал пальто, а полковник – руки.
Леонид Ильич ничего не заметил и не подчеркнул, а только вышел из дома Горького.
На вечерний снег. Сел в машину. Поехали – и в Заречье.
Но я подумал. Нельзя ведь допустить, чтобы кто-то даже пытался или там надеялся диктовать свою волю первому в мире социалистическому государству. Особенно, что касается США.
Милосердие наше огромно, а силы неисчислимы. Четыре миллиона только советских войск. А с Варшавским договором – бездна и прорва.
Я решил.
Мы поможем Афганистану. Как они просят. Капиталистический реванш отменяется. Войдем в Кабул. О, запомнил. Я сам туда поеду и выступлю на балконе. И народ зайдется от радости, как дети на новогоднем утреннике.
А потом мы отправимся в Индию. Там нас тоже ждут. И мы еще дойдем до Ганга, и мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя. Я стихов не знаю, но в юности пяток-десяток выучил. Вот это вот зазубрил. Маяковский, что ли? Неважно.
