Холмс послал короткую телеграмму и весь остаток пути сидел молча, откинувшись на спинку кеба и надвинув на глаза шляпу, чтобы защитить лицо от палящего солнца. Кеб остановился у дома, который почти не отличался от того, который мы только что покинули. Мой друг велел кебмену ждать и взялся за дверной молоток, но тут дверь неожиданно распахнулась и навстречу ему вышел хмурого вида молодой человек в черном костюме и сверкающем цилиндре.
– Мисс Кушинг дома? – осведомился Холмс.
– Мисс Кушинг очень больна, – ответил молодой человек. – Со вчерашнего дня она находится в состоянии острого нервного расстройства. Как ее врач я посоветовал ей ни с кем не встречаться. Приходите дней через десять.
Он натянул перчатки, закрыл дверь и зашагал прочь.
– Что ж, нельзя – значит нельзя, – ничуть не расстроился Холмс.
– Кто знает, может быть, она и не рассказала бы вам ничего нового.
– Я вовсе не собирался с ней разговаривать. Я хотел посмотреть на нее. Впрочем, по-моему, я и так узнал все, что мне было нужно. Кебмен, отвезите нас в какую-нибудь приличную гостиницу. Там мы пообедаем, а потом навестим нашего друга Лестрейда в участке.
Мы неплохо перекусили, и за столом Холмс говорил только о скрипках. Он увлеченно рассказывал о том, как в лавке одного еврея-старьевщика на Тоттенхем-Корт-роуд[9] ему посчастливилось за пятьдесят пять шиллингов купить скрипку Страдивари[10], цена которой самое меньшее пятьсот гиней. Эта тема привела его к Паганини[11], и мы еще целый час просидели за бутылкой кларета[12], пока он вспоминал необыкновенные истории из жизни этого выдающегося человека. Дело шло к вечеру. Жара спала, солнце уже не так слепило глаза, когда мы наконец оказались в полицейском участке. Лестрейд ждал нас у двери.
– Вам телеграмма, мистер Холмс, – сообщил сыщик.
– Ага, ответ! – Холмс надорвал конверт, пробежал глазами телеграмму и сунул ее в карман. – Все в порядке, – сказал он.
– Выяснили что-нибудь?
– Я выяснил все.
– Как? – Лестрейд с удивлением уставился на моего друга. – Вы шутите?
– Никогда в жизни я еще не был так серьезен. Совершено ужасающее по своей жестокости преступление, и мне известны все подробности того, что случилось.
– А преступник?
Холмс написал несколько слов на оборотной стороне своей визитной карточки и бросил ее Лестрейду.
– Это имя преступника, – сказал он. – Арест можно будет произвести только завтра вечером, не раньше. Я бы предпочел, чтобы меня не упоминали в связи с этим делом; мне хочется, чтобы мое имя ассоциировалось только с теми преступлениями, раскрытие которых представляет определенную трудность. Пойдемте, Ватсон.
