– Да, какая странная фантазия пришла в голову Гартмуту и Адельгейде проводить первые недели после свадьбы на маленькой наемной вилле, тогда как в их распоряжении большой замок в Оствальдене и все поместья Штальбергов!
– Вероятно, им хочется быть поближе к отцу, – заметил Виллибальд.
– В таком случае Фалькенрид мог бы взять отпуск и съездить к ним. Слава богу, он буквально ожил с тех пор, как снова нашел сына. Мне отлично известно, как убило его тогда бегство мальчика, которого он втайне обожал, хотя всегда относился к нему строго и требовал лишь послушания. По правде говоря, то, что сделал Гартмут для спасения отца и его отряда, могло загладить что-нибудь и поважнее его мальчишеской выходки, в которой, собственно говоря, была виновата только мать.
– Но у нас в семье, кажется, все намерены обходиться без всяких свадебных торжеств, – с недовольством заметила Мариетта. – Мы с Вилли венчались тихо, потому что была объявлена война; теперь война, слава богу, закончилась, а между тем Гартмут с Адой последовали нашему примеру.
– После того что испытал Гартмут, у всякого пропадет охота к увеселениям, дитя мое, – серьезно ответила Регина. – Кроме того, он не совсем еще поправился. Ты видела, как он был бледен во время венчания. Когда Адельгейда в первый раз выходила замуж, свадьба была действительно блестящая – ее отец настоял на этом, несмотря на свое болезненное состояние. Невеста в своем атласном платье со шлейфом, в кружевах и бриллиантах выглядела настоящей царицей, хотя и казалась страшно холодной; теперь, стоя с Гартмутом перед алтарем в простом белом шелковом платье и воздушной вуали, она была совсем другой; я вообще еще не видела ее такой. Бедный Герберт! Она никогда не любила его.
– Да разве можно было любить такого импозантного старца в дипломатическом фраке? Этого и я не смогла бы! – воскликнула Мариетта, чем, конечно, заслужила немилость свекрови, высоко чтившей память брата.
– Тебе и не было бы в этом надобности, – рассерженно сказала она. – Такой человек, как Герберт, едва ли захотел бы жениться на тебе, маленькое своенравное создание!
Ей не удалось закончить свою мысль, так как «маленькое своенравное создание» уже повисло у нее на шее и, ласкаясь, говорило:
– Не сердись, мама! Что же я поделаю, если мой недипломатичный Вилли милее всех превосходительств на свете? Да ведь и тебе он милее! Правда, мама?
– Отвяжись ты, ласковый котенок! – сказала Регина, напрасно стараясь сохранить строгую мину. – Ты прекрасно знаешь, что на тебя нельзя сердиться. В Бургсдорфе теперь начнется такое тиранство жены, какого никогда еще здесь не бывало. Пока Вилли еще немножко стыдится меня, но как только я уеду, он безоговорочно сдастся твоей милости.
