Инспектор строго посмотрел на нас. Потом достал из кармана элегантный розовый конверт, из которого извлек розовый листок бумаги и передал его мне.
На очень дорогой бумаге заглавными буквами было напечатано:
АННИ РУД В ТУ НОЧЬ БЫЛА У НОРМЫ ДИЛЭЙНИ. АННИ РУД УБИЛА НОРМУ ДИЛЕЙНИ, ПОТОМУ ЧТО САМА ХОЧЕТ СЫГРАТЬ РОЛЬ НИНОН ДЕ ЛАНКЛО.
Джино и дядя Ганс читали из-за моего плеча. Буквы прыгали у меня перед глазами. Выходит, кто-то знал или подозревал! Кто-то, кто ненавидит мать и пишет на дорогой розовой бумаге. Обычно розовой бумагой пользуется мать… Значит… значит… Прелесть Шмидт? Неужели она столь вероломна? Я изо всех сил попытался взять себя в руки, боясь, что все мои мысли отразятся на лице. Стараясь держаться спокойно, я вернул письмо инспектору. И тот аккуратно убрал его в карман.
— Вы понимаете? — сказал он. — Фраза насчет Нинон де Ланкло убедила меня, что все это чушь. Подумать только: великая Анни Руд хочет избавиться от подруги-соперницы. Из-за роли в кино!.. Да у нее, должно быть, десятка два предложений на неделе!
Он улыбнулся, излучая саму доброжелательность, и протянул руку дяде Гансу.
— Рад был познакомиться с вами, мистер Харбен. — Рука перешла к Джино. — И с вами тоже, мистер Морелли.
Инспектор похлопал меня по спине.
— До свидания, сынок. Возможно, увидимся на похоронах.
С легким вздохом дядя Ганс вернулся к своим шахматам. Джино, широко улыбаясь, проводил инспектора до двери. Они еще не пересекли холл, когда Трай снова начал кувыркаться. Инспектор остановился и снисходительно посмотрел на него.
— Умный пес, — заметил Робинсон.
— Да, сэр, и неплохо дрессирован. Норма Дилэйни безумно любила его и трюки, которые он выделывал.
— В самом деле?
Джино выпустил, наконец, инспектора и с гримасой облегчения закрыл за ним дверь. Меня захлестнула волна любви и нежности к дяде Гансу. Я бросился к нему.
— А, Ники. Что ты делаешь? Осторожнее! Что?..
— Дядя, — сказал я, обнимая его, — ты был неподражаем!
Он вопросительно посмотрел на Джино.
— Все в порядке, — успокоил я обоих. — Я знаю, что вы были у Нормы. Пэм рассказала мне. Дядя, какая потрясающая сцена! Эта запись в книжке! Когда ты ее сделал? В ту же ночь?
Дядя Ганс улыбнулся.
— Как мило с твоей стороны, что ты считаешь меня старым мошенником, — пробормотал он. Несмотря на все усилия, ему не удалось скрыть свою гордость. — Да, я сделал эту запись в ту ночь. Когда мы вернулись домой. Боже, как мы были возбуждены! Я сел за дневник. И решил, что в данной ситуации правда ни к чему. Я вспомнил о репортерах, любителях сенсаций и изменил запись. — Он поднял на нас глаза. — Ну, разве не к счастью?
