Из Харькова в Киев мы ехали 11 дней. Но мы уже были опытными путешественниками. Отец остался на несколько дней, а в Киеве 23 апреля 1944 года нас встретил какой-то симпатичный дядя из Академии, привез на площадь Богдана Хмельницкого, провел нас в дом на Владимирской, в комнату на третьем этаже и дал от нее ключи.
Комната была пустой. Я выглянул в окно. Оно выходило во двор с сараями. С непривычки даже третий этаж казался мне огромной высотой. Все эти дни мне было не по себе. В школу меня определили не сразу. Я гулял по городу, сходил к нашему дому. Дом был разрушен, дом напротив – тоже, Крещатик разрушен, Дума разрушена, площадь Калинина в развалинах. Приятелей нет. Где вы теперь скитаетесь, Толик и Дима? Мне было очень грустно без приятелей в пустой комнате в разрушенном городе. Наверное, так было у многих моих сверстников, вернувшихся из эвакуации. Потом я прочитал у Анны Ахматовой:
«… еще на всем печать лежала
Великих бед, недавних гроз,-
И я свой город увидала
Сквозь радугу последних слез…»
Через неделю приехал отец, и нас перевели в три комнаты этажом выше с балконом и видом на памятник Богдану Хмельницкому. Стало немного веселее. Я пошел в школу. Приехали родственники, попросились на месяц у нас пожить, но скоро мы поняли, что одну комнату мы потеряли навсегда. Тем не менее, жизнь налаживалась.
И опять площадь Калинина (Майдан Незалежности) вошла полностью в мою жизнь. Через нее я ходил на стадион «Динамо», через нее я ходил во Дворец пионеров на Кирова, и в Филармонию, и в Дом офицеров смотреть трофейные фильмы, через нее каждый вечер отправлялся с приятелями погулять. Крещатик и прилегающие улицы восстанавливались. Мне очень жалко было красивой гостиницы «Континенталь», Киевского цирка. Теперь вместо них на Николаевской строились консерватория, а потом новый кинотеатр. Крещатик преобразился и обрел свое особое, ни на какие новые улицы в других городах не похожее, лицо. Это радовало. Крещатик стал широким и веселым.
Прошли годы. И площадь Калинина стала для меня не просто одной из красивейших площадей на Крещатике. Каждый дом был для меня не просто домом, а произведением, за которым стоял знакомый мне архитектор – автор здания. Я знал и Примака, и Малиновского, и Заварова, и Добровольского. В мастерской Малиновского я проходил практику, когда учился в институте. Я решил тогда блеснуть и принес роскошную отцовскую готовальню, выполненную в Германии по заказу (на ней стоял номер). На следующий же день у меня стащили из нее циркуль и кронциркуль. Я был в ужасе. Александр Иванович успокаивал меня, и обещал поговорить с отцом, и таки поговорил, смягчив последовавшую беседу с ним. Добровольский был моим соседом на Владимирской. Впоследствии Анатолий Владимирович стал моим оппонентом по диссертации. Заваров неоднократно приходил к отцу советоваться, когда пошли реорганизационные дела и рухнула Академия. Милецкому я выполнял расчеты солнцезащиты для его объектов. Когда я передал свою книгу по солнцезащите в издательство, он стал ее рецензентом и написал блестящий отзыв. В дальнейшем мы встречались со многими киевскими архитекторами на конкурсах.
