Как раз в это время мы закончили рабочие чертежи большого клуба, Александр Валерианович проверил мои листы и запил. А весь проект был собран у ГАПа Ольги Ивановны для передачи в копировку.
Когда я на следующий день пришел на работу, полный энтузиазма в связи с новыми идеями, я застал всеобщую панику. Все сотрудники лазили под столами, протирая коленки, а бедная Ольга Ивановна стояла посреди мастерской, вся в слезах, и голосила:
– Вот здесь он стоял, возле моего стола, полный проект, больше 200 листов. Результат девятимесячной работы. Найдите его, я прошу вас.
Слезы капали на обложку – единственный лист, оставшийся от всего проекта. Когда перерыли все и пораспросили у всех, кто мог зайти в отдел, положение стало безвыходным. Предложили спросить уборщицу, но ее нужно было ждать до конца дня. По счастью оказалось, что она живет недалеко, послали к ней Бетти, но она вернулась ни с чем. Бетти сообщила, что Люба кричала, что в жизни ничего чужого не брала, клялась детьми, что никаких проектов в глаза не видела.
– Я знаю, чья это работа, – причитала Ольга Ивановна. – Это в четвертой мастерской совместители делают торговый центр из блоков. Они взяли чертежи для «козы». Но как я могу это доказать?
Дальнейшие поиски не принесли результатов, и до конца дня в мастерской воцарилась мертвая тишина. Ольге Ивановне надоело плакать, всем надоело ей сочувствовать. В пять все разошлись домой, остался только Фима – он занимался в заочном институте.
На следующее утро обстановка была такой же мрачной. С десятиминутным опозданием появился Фима.
– Шо вы все носы повесили, как на похоронах. Ольга Ивановна, если вас интересует ваш проект, то с вас причитается. Я знаю, кто его взял. Через час вы тоже можете узнать.
– Кто? Фимочка, дорогой!
– Куда вы так спешите, как на пожар? Уже все равно два дня пропало, так еще один час пропадет.
В это время открылась дверь, и вошел Мильштейн. Мильштейн – согбенный старый еврей потерял свою семью в Бабьем Яру. Он не мог спать, и поэтому его взяли из жалости к нам в ночные сторожа. Как сторож он не представлял опасности для бандитов, но все ему сочувствовали и очень хорошо к нему относились.
– Абрам Моисеевич, – спросил его Фима, – вы не видели тут такого большого рулона чертежей, который стоял в плетеной корзинке?
– Большой рулон, большой рулон, чертежи… Не такой уж он большой. В синьковке мне оставляют больше. Все равно – копейки.
– Позвольте, – закричала Ольга Ивановна. – Какие копейки?
