Вождь развернулся к Покрассам, осмотрел одного, перевел взгляд на другого, покачал головой; трубкой через плечо указал на экран.
— А братец-то — талантливей вас. Отдыхайте, товарищи. Извините, что побеспокоил.
Композиторы, подталкивая друг друга, покинули зал.
— Можно отдохнуть. — Сталин устало поднялся с кресла.
— Что завтра хотите смотреть, товарищ Сталин? — осмелился спросить Большаков.
— Завтра. нет, уже сегодня открывается Декада белорусского искусства, — напомнил, ни к кому конкретно не обращаясь, Сталин и пошутил: — Я купил билет в Большой театр, на ее открытие. Вы, товарищ Пономаренко, не будете в третий раз переносить свою декаду?
В дверях уже обозначился Первый секретарь белорусского ЦК, подал голос:
— Доброй. добрый. — он не знал, как определить время суток. — Здравствуйте, товарищ Сталин. Мы готовы.
— Это хорошо. Правда, в Западной Европе войска «товарища Гитлера» теснят войска английских империалистов. Но уверен, это не помешает мне слушать вашу оперу. Как она называется?
— «Михась Подгорный», — отрапортовал Пономаренко.
— Хорошее простое название: как «Евгений Онегин». А кто такой этот Подгорный?
Нависла тишина: ответа не знал никто.
— Везем в Москву оперу — и не знаем, о ком она. — Взгляд Сталина уперся в Пономаренко — тот сжался, струсил. А Сталин продолжал с едва уловимой издевкой: — Неизвестный «Подгорный» — герой оперы. Кого воспеваем? Кого прославляем? Наш человек или не наш? Чьи интересы он защищает?
— Грудью, — неудачно встрял Ворошилов.
— Кстати, товарищ Пономаренко: как фамилия певицы, которая от БССР выступала на съезде партии?
— Соколовская. Людмила Эдуардовна.
— Ее включили в белорусскую делегацию?
— Она на открытии будет петь главную партию в опере. — Пономаренко споткнулся, закончил едва слышно: — «Михась Подгорный».
— Слышал, Клим? Приедет Эдуардовна. И будет нас с тобой защищать. Грудью. — Черенком трубки вождь потыкал в грудь наркома.
Тот подобострастно захихикал.
— И чем Москву удивлять будут белорусы? Чего не было у других братских народов нашей страны?
Сталин был главным зрителем и оценщиком всех декад союзных республик; в расчете на его восприятие, собственно, и составлялись их программы. Он непременно бывал на открытиях декад — все шесть предыдущих начинались национальными операми, — и на заключительных банкетах. Программы строились с желанием угодить его непредсказуемому вкусу.
Пономаренко знал ответы на вопрос вождя, осмелел, докладывал уверенно:
