Он смеялся последним | страница 35
Хористы, суетливо свернув недоеденное, ринулись к выходу.
Уже на площадке перед вокзалом сухопарый Цитович обнял директора джаза.
— Оказывается, все так просто. Спасибо, дороженький. Но, чтоб вы знали, у нашей деревни нет поблизости ни леса, ни реки!
— А профсоюз «Леса и сплава» теперь у вас будет, — заверил Давид и передал Цитовичу его программу.
— Вы, дороженький, человек — не скажу хитрый, но разумный! Как минский еврей обдурил надутого москвича!.. Хочу предложить вам бутылку нашей сельской домашней горелки. Вам религия позволяет?
— Позволяет. К тому же я — коммунист.
— Примите от беспартийных. От души.
Взъерошив густые, словно из тонкой проволоки, волосы, директор уточнил:
— Горит?
— Пылает.
— И возьму. — Рубинчик улыбнулся, обнажив крупные зубы.
Кондрат и Ружевич осваивались в двухместном, с высоким потолком, номере гостиницы «Москва» — где-то на самом верхнем жилом этаже, с окном, выходящим во двор, с видом на крышу кинотеатра «Стереокино».
Лейтенант высунулся в окно, огляделся, осмотрел шкаф, раскрыл и закрыл створки буфета, поднял и поставил телефон, кинул взгляд на люстру, заглянул в патефон. Кондрат аккуратно разложил на кровати ненадеванный — «от Пука» — выходной костюм, достал из авоськи завернутый в газету надрезанный каравай, выложил на стол соленые огурцы, развернул холстину с куском сала, обсыпанного тмином и крупной солью.
— Хотел спросить. Что за перешептывания с Геннадием Цитовичем и гармонистом Крамником ночью в тамбуре? О чем секретничали? — как-то мимоходом, с улыбкой поинтересовался чекист.
— Курили. Цитович рассказывал, как открыл этот хор.
— Но вы не курите. Да, и как открыл? Они же все из буржуазного мира.
— Пришли к нему в Барановичи на радио две сестрички, спели под гармонь. Он спросил: «И много у вас в селе таких певух?» Они ответили: «Все село».
— Не странно ли: живя двадцать лет под панской Польшей, сохранить свои, белорусские песни? Не ополячиться?
— Живя сто двадцать лет под царской Россией, не обрусели же.
— И этот Цитович — все у него Вильна да Вильна: и гимназия, и семинария, и университет. Все какое-то не наше.
— Отчего же: Вильня — исторически наш город. Литовцев там при освобождении минувшей осенью было всего процентов пять.
Но, оказалось, его уже не слушали.
— Смотрите: тут прямо трон какой-то, — послышался голос Ружевича из туалета. — Непривычно. Садиться, что ли?
— Главное: вначале снять штаны, а дальше все обычно.
Послышался шум спускаемой воды. Чекист приблизился к Кондрату,