Рагастен так и вздрогнул. Он встал на цыпочки и увидел, что говорит юноша, стоящий возле помоста, опираясь на шпагу.
Это был Манфред.
Сердце шевалье заколотилось.
Нет, не может быть, чтобы этот молодой человек с честным, откровенным, отважным лицом был таким бандитом, как расписывал Трико у Монклара!
Неодолимый порыв симпатии бросил Рагастена к самому помосту. Он встал рядом с юношей.
Все в изумлении остолбенели.
Увидев, что на него бросаются два человека с оружием, Манфред уже готов был крикнуть: «Измена!», но тут шевалье поспешно произнес:
— Вспомните мертвецкую под Монфоконской виселицей!
— Шевалье де Рагастен! — с бурной радостью воскликнул Манфред. — Наконец-то я вижу вас, сударь! Наконец-то могу поблагодарить!
Он протянул обе руки Рагастену. Шевалье взволнованно сжал их. Мириады мыслей теснились в его голове. Мириады слов разом рвались наружу. Он хотел рассказать о Беатриче, о Жилет, о себе, об Италии, расспросить обо всем, что жаждал знать.
Но сначала нужно было спасти все дело.
— Милостивый государь, — сказал он, — велите немедленно сменить всех часовых.
— Почему?
— Раз я сюда прошел, то могли пройти и другие.
— Вы правы. Нас предали!
Манфред что-то сказал Лантене, и тот сразу исчез.
Трико, сидя на помосте, не мог видеть шевалье. Пока Рагастен с Манфредом обменивались репликами, король опять взял слово, чтобы уговорить воров.
— Ошибаюсь не я, а брат наш Манфред, — сказал он. — Я точно знаю, что великий прево против нас ничего не замышляет.
— Так значит, он сам тебе и сказал! — воскликнул Манфред.
Он тут же вскарабкался на помост и встал напротив Трико.
Того затрясло от ярости.
— Ты оскорбил короля Арго! — произнес он. — Будем тебя сейчас же судить.
Гробовое молчание опустилось на воровскую толпу.
— Нет, судить будут тебя! — возразил Манфред. — Братья, я обвиняю Трико в измене. Обвиняю в том, что он продался великому прево. Обвиняю, что он вошел в соглашение с теми, кто хочет нас уничтожить.
— Ложь! — заорал Трико.
— Судить! Судить! — вопила толпа.
— Пусть ответит!
— Если Манфред соврал — казнить его!
И за несколько мгновений вся сцена, описанная нами, переменилась.
Суд у воровского народа был скор. У воров не было следователей, не было присяжных, но если последний убогий калека выдвигал обвинение против самого грозного казначея или бригадира, то казначей и бригадир, и даже сам герцог Египетский, и даже сам король Арго, должен был тут же ответить.
Итак, неподалеку от помоста, служившего троном Трико — пугающим троном, по какой-то иронии устроенным наподобие эшафота, — стояла виселица.
