— Весело живете, — сказал Сергей Сергеевич. — Где же Леночка, Петр Семеныч?
— Богу известно, где ее там носит! — Я снова ушел звонить.
И разыскал наконец. Сказала, сейчас прибежит. У соседей, оказывается, сидит, через два дома.
Сергей Сергеевич стоял у буфета, листал альбом с фотографиями. Ступаков все еще сидел с обиженным лицом, молчал. Завел бы опять свою волынку, что ли, нет, молчит, как сурок.
— М-да, — промычал Сергей Сергеевич, — вот так, значит, и живете?
— Так и живем…
— А запах костра в лесу вы еще не забыли, Петр Семеныч?
Я засмеялся:
— Увы! Вот, может, Ступаков помнит. Он у нас рыболов-спортсмен.
— А солнце?
— Что «солнце»?
— Не забыли, что оно существует? Когда-нибудь вы встречали или провожали его? Не забыли, что есть закат, восход?
Я вздохнул:
— «Закат, восход». Вы неисправимый лирик, Сергей Сергеевич. «Восход, закат…»
…Закат. Восход…
…Чем выше, тем дальше видно.
…Чем выше, тем беспредельней ширь.
…Они высоко. Они полдня добирались сюда. В дальней дали — Новоморской, море. Сзади — узкое, как щель, Волчье ущелье. Поляков бросает камень, и камень летит вниз, в страшную и крутую эту щель, как в бездонный холодный колодец.
— А-а-а! — кричит туда Зина.
— А-а-а! — отвечает ущелье чужим голосом.
Отсюда они увидят чудо. Они для этого и взобрались сюда, чтобы увидеть чудо исчезновения и рождения солнца.
— Я была тут с отцом, — говорит Зина, — в раннем детстве. Сто лет назад. Это символично, что теперь я тут с тобой.
Скоро солнце уйдет за горы. Они уже розовые. Они уже красные. Они кровавые. Их цвет неестествен и неправдоподобен, как на детском рисунке. А солнце похоже на колобок. Румяный, самодовольный, он сидит на седловине далекой горы, как в раскрытой пасти хитрой лисы. Но и от нее он уйдет, колобок.
— Отчего это? — спрашивает Зина.
— Что?
— Отчего в этом прекрасном мире столько горя?
— Перестань, — говорит он. — О чем-либо ином ты умеешь думать?
— Наверно, нет теперь… Я была тут с отцом. Он держал меня за руку. Я ничего не могу забыть.
— Неужели, ты думаешь, все против тебя, одна ты?..
— Да, да, — почти кричит Зина. — Все! Уж я-то знаю теперь цену людской дружбе, верности, честности. Не повторяй красивых слов. Молчи. Больше всего я боюсь лжи, приправленной красивыми словами.
— Значит, и я лгу? — спрашивает он.
— Ты? Что же будет тогда, если станут лгать такие, как ты?..
— Ты обвиняешь в своем несчастье весь свет, — говорит он, — а между тем…
— Что «между тем»? — настороженно спрашивает она.
