— Документов пока никаких, но убежденность полная.
Сергей Александрович встретился со взглядом, полным удивления и возмущения.
— Так подшей свою убежденность к делу… — Она нервно заходила по комнате. — И что дальше?
Сергей Александрович налил в рюмку коньяк, не торопясь выпил.
— Дальше? Найду, как ты говоришь, документальные подтверждения и выступлю.
— И кто в этом выступлении предстанет клеветником?
— Хватит, Ольга! Неужели ты не понимаешь?..
— Не понимаю! — не дала она договорить. — И как человеку, если он не сумасшедший, понять! У тебя громадный авторитет, только что орден получил, тебе верят, как пророку, и вдруг ты сам на всю страну… И все как в пропасть. — Она говорила, едва сдерживая слезы. — Только-только из долгов вылезли после покупки машины, встали наконец на ноги, а ты опять за свое. — И залилась слезами. Неожиданно быстро пришла в себя, сказала спокойно и твердо: — Сережа, тебя же никто не заставляет писать, ведь никто ничего не знает.
Она смотрела ему в глаза. И он смотрел на нее пристально, не мигая. Прошло всего несколько мгновений, но обоим они показались бесконечно долгими, потому что в эти мгновения в их жизни решалось что-то большое, главное.
— Ты понимаешь, на что идешь? — тихо спросила Ольга.
— Понимаю. Но если гестапо замучило героического человека…
— И что? Ты вернешь ему жизнь? Ведь ничего не изменится.
— Да, не изменится, — возмутился он, — на века герой останется предателем. Это будет переходить из поколения в поколенье. И дети его, и внуки, и правнуки будут потомками предателя. И виной тому будет воинствующее мещанство, стремление любой ценой, даже ценой подлости уберечь свой уютец, свое гнездышко…
Он умолк и тут же снова заговорил. Голос стал мягким, просящим:
— Это же не катастрофа, Ольга. У меня еще есть и руки и голова…
— Нет, головы у тебя нету. Ты болен! У тебя мания величия! Ты возомнил, что можешь искоренить все зло на земле. Ты вечно балансируешь на краю пропасти, лезешь в дела, которые умные люди за версту обходят. Тебе просто везло. Хватит! Остановись! Будь как все люди. Ты даже тряпку паршивую боишься попросить у директора магазина, хотя все это делают.
С какой-то усталостью в голосе Крылов сказал:
— При чем тут магазин, тряпки?.. Впрочем, тряпки для тебя всегда были главными в жизни.
— Не намерена отвечать на провокацию, — спокойно сказала она. — Ничего дурного не вижу в том, что люблю красивые вещи и хочу жить без извержений вулканов. Это моя жизнь, и она у меня одна, другой не будет.
