Голос у Гулыги спокойный, без нотки раздражения. Видно, человек этот хорошо знает, где и что делается в его большом и сложном хозяйстве.
Он повернулся в сторону Анны Константиновны.
— Крылов пришел.
— Что ж вы его там держите? Зовите.
Захлопнув папку, поднялся начальник отдела.
— А прием отменить? — спросила она.
— Пока не надо, — взглянул на часы.
— Рад, рад видеть, — широко улыбаясь, пошел навстречу Крылову Петр Елизарович.
— И я рад, Петр Елизарович, — протянул руку, крепко пожал.
— Как живы, что хорошего?
— И не спрашивайте, верчусь, как вор на ярмарке. Приехал в два ночи и ни свет ни заря — здесь.
Усадил Крылова в кресло у журнального столика, сел напротив, но тут же, перегнувшись через письменный стол, нажал кнопку. Зажглось красное окошечко фонарика, вмонтированного в стол.
— Что-то новое, — кивнул Крылов на фонарик, — раньше вроде не было.
Петр Елизарович довольно улыбнулся:
— Такой же фонарик зажегся и у секретарши. У американцев подсмотрел, — хитро сощурился он. — Надо же и у буржуазии чему-нибудь учиться. — А секретарша уже стояла на пороге.
— Чайку нам… Какими же ветрами, Сергей Александрович? Я, откровенно говоря, немного смущен. Даже не поблагодарил. Да и как благодарить? Спасибо, что на всю страну прославили? Вроде неприлично. Однако спасибо.
— Полно вам, — поморщился Крылов.
— Не скажите, не скажите. У нас как принято? Расчихвостить хозяйственного руководителя — пожалуйста. А похвалить, оценить работу… Так что не скромничайте, дорогой Сергей Александрович.
— Что ж, написал, как есть, написал правду… Поэтому и приехал к вам.
— Слушаю, — Петр Елизарович откинулся на спинку кресла. — Слушаю, Сергей Александрович.
— Расскажите, пожалуйста, подробнее о Панченко.
— О ком?
— О Панченко. О предателе Панченко, фашистском бургомистре.
Петр Елизарович усмехнулся:
— Да, крепко вы его. Всего десятка два слов, а предатель как на ладони. Вот что значит писатель! И в глаза не видел, а как точно.
— Верно, не видел. Да точно ли? Вот в чем закавыка.
Гулыга поднял на него недоуменный взгляд. Крылов молча достал из кармана сложенный вчетверо листок с донесением гестапо.
— Что это?
— Почитайте.
Петр Елизарович взял со стола очки, надел их, повертел в руках листок, улыбнулся.
— Я, дорогой мой, кроме бюрократического русского, других языков не знаю. Только и выучил за всю войну «хенде хох»… Да, еще фрицы очень любили говорить «Хитлер капут» — тоже выучил… Переведите, пожалуйста, — вернул он бумагу.
