Перед рассветом складывала она фиолетовое покрывало вместе с горящим огнем, стол и стул и спускалась в свою комнату в подвале. Половину её занимала необъятная кровать с ямками от её бедер и лопаток, с набросанными в беспорядке подушками нежнейшего гагачьего пуха, смятыми шелковыми простынями и хлопковыми одеялами. Идущие поверху окна закрывали бархатные шторы, сквозь которые кровавым пятном проступало полуденное солнце. Там она зажигала сандаловую палочку, меняла одну ночную рубашку на другую из своего гардероба, – ибо на улице и дома носила лишь ночные рубашки, – и падала в постель, утопая в пуху и сказочных снах. Она смотрела сны своих покупателей, выбирая по настроению. Случалось, она могла пожелать сон, где кормила грудью котенка, в другой раз – сон о падающем дереве с похожими на глаза плодами или о поющих камнях. Сон о лодке, медленно плывущей по пурпурной реке, или о подземной пещере, где она плавала верхом на прозрачной рыбе, мясо которой опадало, как лепестки, а потом она лезла, нагая, вдоль хребта к месту, где распускался огненный цветок. Сон, где обнаженные дети играли на тамбуринах на склоне горы. Сон о городе громадных женщин. Другие сны. Подчас совсем экзотические, с сюжетами беспорядочными, как стая саранчи. Комнату её наполняли голоса, входя, она могла их слышать и видеть легкое колебание воздуха там, где сны стучались в двери этого мира. Она знала их и могла призвать их к себе – любимые грезы, своих друзей.
По вечерам она поднималась на улицу и бродила по бульвару, покупая лакомства у лоточников. Жареные каштаны, соленый арахис, пирожки с грибами, печенье с вишней, пирожные из сливок с миндалем. Ела она скорее для поддержания сил, ведь во сне она бывала на изысканных трапезах: ужины вдвоем при свечах на вересковых пустошах, пиршества на плывущих по реке плотах под серенады играющих на лютнях ласточек.
В своей ночной рубашке она блуждала по улицам, как сомнамбула, со взглядом, устремленным мимо прохожих. Даже дети не осмеливались бежать за ней, а юные повесы, взволнованные колыханием груди под тонким хлопком, не решались свистеть вслед, ибо все знали её как Зелзалу, торговку снами, живущую врозь с другими.
Однажды ночью к ней подошел мужчина, которого она прежде не встречала, – высокий, с черными волосами, заплетенными в косички, тонкой козлиной бородкой и глазами, что впитали весь огонь с её стола. Был он в черных брюках, заправленных в высокие черные сапоги для верховой езды, белой рубашке с оборками на рукавах, на шее – изумрудный шарф. На груди блестела серебряная цепочка. Достав кошелек, сшитый из бычьей мошонки, он бросил на стол золотой.
