Эра осторожности [Эпоха нерешительности; Век нерешительности] | страница 4

И когда Форрестер проснулся, то был бодрым, отдохнувшим, энергичным и одиноким.

Кровать, в которой проснулся Форрестер, мягко урчала. Стоило ему пошевелиться, как звук прекратился и начался легкий массаж. Зажегся свет. Вдали тихо заиграла прекрасная музыка, напоминавшая цыганское трио. Форрестер потянулся, зевнул, провел языком по зубам и сел.

— Доброе утро, Человек Форрестер, — сказала кровать. — Время: восемь пятьдесят. У вас назначена встреча на девять пятьдесят семь. Хотите ли вы прослушать поступившие сообщения?

— Позже, — ответил Форрестер.

Хара предупредил его о говорящей кровати, поэтому Форрестер не испугался; он как-то сразу осознал, что это не опасность, а очередное преимущество, составная часть комфорта нового приветливого мира.

Форрестер, сгоревший заживо в возрасте тридцати семи лет во время пожара, по-прежнему считал, что не состарился даже на год. Он закурил сигарету, тщательно, как решил с вечера, проанализировал ситуацию и заключил, что впервые в истории мира человек средних лет находится в столь удивительном положении. Это чудо. Жизнь. Здоровье. Хорошая компания. И четверть миллиона долларов.

Разумеется, он не был уникален, как сам себя воспринимал. Но только полностью восприняв факт своей смерти и воскрешения, не думая о миллионах и миллионах ему подобных, он мог чувствовать свою уникальность. Это чувство было прекрасным.

— Только что поступили новые сообщения, Человек Форрестер, — сказала кровать.

— Погоди, — ответил Форрестер. — Сначала я выпью чашку кофе.

— Вы хотите получить чашку кофе, Человек Форрестер?

— Ты мне надоела, я сам скажу, если мне чего-нибудь захочется. Ясно?

По-настоящему Форрестеру хотелось только немного полентяйничать. Ему нравилась свобода. Это напоминало ему первую неделю службы в армии, когда он осознал, что есть два способа отбарабанить срок: легкий и тяжелый. Легкий путь уничтожал собственную инициативу. Ты подчиняешься приказам, а само пребывание в армии сопоставимо с продолжительным уик-эндом в плохо оборудованном туристическом лагере.

Здесь он не чувствовал дискомфорта. Но принцип поведения оставался армейским. Форрестеру незачем нагружать себя обязательствами. У него их просто нет. Он не должен тревожиться о том, чтобы дети не опоздали в школу, ведь у него не было больше детей. Он не должен больше ломать голову над тем, чтобы у жены было достаточно денег на ежедневные расходы, ведь у него не было больше жены. И если бы он захотел, можно было снова лечь, натянуть одеяло на голову и заснуть. Никто не остановит его, и никто не обидится. Если надумает, то он может напиться, может поухаживать за девушкой, может написать поэму. Все его долги уплачены или забыты. Все его обещания исполнены, а неисполненные лежат вне пределов вероятного исполнения. Ложь, сказанная им Дороти об уик-энде 1962 года, больше не должна его беспокоить. Даже если правда и откроется, то она никого не заинтересует, но сам факт того, что правду узнают, являлся бы чудом.