— Ее родители погибли в аварии, — продолжил он, растягивая слова. — Она сидела на заднем сиденье, посередине. Сломала руку, других повреждений нет. Но доктор Уэллс считает, что вам надо ее осмотреть.
— Сколько ей? — Томас называл «девочками» едва ли не всех женщин. Возраст не имел значения.
— Лет семь, наверное.
— Травмирована?
Я психиатр, а значит, просьба Уэллса могла означать потенциальное душевное расстройство.
— Конечно. Да любой на ее месте… Родители погибли у нее на глазах. Она не в себе. Но кроме того, она… — Томас склонился ко мне, — разговаривает как-то странно. Как будто переключается туда-сюда.
Я кивнул.
— Ничего удивительного. Ребенок в шоке.
Девочку поместили в педиатрии, и я решил ее посетить.
Стены ее палаты, покрытые пятнами сырости, смотрелись убого в ярком свете ламп. Девочка оказалась симпатичной — такой, какой и полагается быть любой семилетней девчушке. Маленькая, чуть больше собственной подушки, она спала, завернувшись в одеяло. Правое предплечье от локтя до самой ладони покрывала белая, словно снег, гипсовая повязка.
Я снял с крючка ее карточку, висевшую над кроватью.
Никаких повреждений, не считая руки. Никаких признаков жестокого обращения: ни шрамов, ни ожогов, ни следов предыдущих переломов. Здоровая девочка, скорее всего, из хорошей семьи. Вполне ожидаемая характеристика для ребенка, сидевшего на заднем сиденье, между родителями.
Она перевернулась на другой бок и открыла глаза — темные, глубокие, смотревшие на меня будто издалека. Затем убрала с лица длинные волосы.
— Ou est ma mere?[1] — спросила она.
Очевидно, я имел дело с каджуном[2]. Скорее всего, она жила где-нибудь возле дельты.
Почти не зная французского, я все-таки постарался воспользоваться своими скромными способностями:
— Excusez-moi, je ne parle pas francais. Parlez-vous anglais?[3]
Она отрицательно покачала головой, а потом вдруг произнесла:
— Знаю.
Я присел на краешек кровати.
— Джулия, я доктор Дуглас Эверли. Можешь звать меня доктор Даг. Как ты себя чувствуешь?
— Я не Джулия.
— О, вот как?
— Меня зовут Джулиана.
Я снова заглянул в ее карточку. Там совершенно четко значилось имя: Джулия.
— Понятно. Ну, Джулиана, как ты себя чувствуешь?
Она покачала головой, будто я задал слишком сложный вопрос. Я не пытался понять, осознает ли она до конца смерть родителей. Вместо этого я спросил:
— Ты говоришь по-французски. Ты из Луизианы?
— Я не говорю по-французски, — ответила она.
— Что?
— По-французски говорит Джулия.
