— Вера Кузьминична просто перешла в другое измерение, — самым серьезным образом убеждал меня Саша. — Когда-нибудь в будущем люди сумеют наладить контакты со всеми, перешедшими туда. Это не мистика, хотя сейчас нам даже не дано представить, что там происходит. Ведь мы — рабы нашего измерения и его довольно примитивных понятий. Представляешь, люди будущего смогут общаться с Гёте, Байроном, Моцартом. Не так, конечно, как общаемся между собой мы, а какими-то иными каналами связи, через разум. Гении будут продолжать обогащать Вселенную своими творениями, открытиями.
— Один разум, даже самый гениальный, изолированный от сердца, не сумеет дать миру ничего грандиозного, — говорила я. — Да он попросту перестанет существовать, лишившись его импульсов.
— Вот видишь, ты тоже вся во власти понятий, присущих нашему измерению, — горячился Саша. — А я вижу все иначе: разум подключается к огромному источнику энергии, который снабжает его всем, чем когда-то снабжало тело. И еще многим таким, о чем мы и предположить не можем. Например, ощущением вечности. Или полной — первозданной — тишины. Ведь человеку за всю его жизнь не дано познать, что есть чистая первозданная тишина…
Мне так не хотелось возвращаться из этой тишины. Впервые за много лет мне не хотелось домой. Мне хотелось быть незащищенной от космических бурь и земных ветров, солнечных лучей и трескучих морозов…
Егор и ухом не повел, когда я вошла в комнату. Он сидел в позе кенгуру возле вазы с хризантемами и старательно обгрызал лепестки, которыми уже была усеяна скатерть. Я стащила свитер и бросила им в него. Пролетев мимо, свитер распластался на скользкой черноте рояля.
«Матери ни о чем не скажу, — размышляла я, накрыв ухо подушкой, чтобы не слышать отвратительного чавканья Егора. — Начнет вопить, что я совсем потеряла гордость. Тоже мне добродетель, эта гордость. Пьедестал убожества, щит равнодушия. В том измерении такого понятия вообще не существует. В том измерении…»
Я вдруг вспомнила, что пока живу на Земле.
Разумеется, я зверски не выспалась, голова раскалывалась от всяческих мыслей, сердце трепыхалось в груди как собачий хвост. Студенты по своему обыкновению гнусавили гласными и свистели половиной согласных. Но я думала почти с радостью о том, что сегодня раньше пяти домой не попаду. В институте я чувствовала себя в безопасности от ночных сил, перед которыми я чуть было не капитулировала. Я жалась к людям, как бездомная кошка. В особенности к нашей завкафедрой Токаревой, чью гордыню, как мне казалось, не смогла сломить даже семейная жизнь.
