– Не рано ли собрались в оперу, мадам? – произнес с легким поклоном босс.
– Бруно, – проговорила она, перебрасывая через плечо копну поседевших волос.
Он, нагнувшись, расцеловал ее в обе щеки.
– Ты знала о нашем приезде.
– Парижские ангелологи теперь не столь подозрительны, как прежде, – проговорила она, жестом приглашая их в сумрачный коридор. – Однако у меня еще есть друзья в российском отделении нашего Общества; они позвонили, узнав о вашем пребывании в исследовательском центре. Входите же. Но будьте осторожны. Возможно, не только я узнала о вашем прибытии в Санкт-Петербург…
Интерьер дома носил явно французские черты. Пройдя по коридору, они попали в гостиную, стены которой были отделаны темным деревом и красным бархатом и украшены цветастыми обоями времен Второй империи. С потолка свисала большая люстра, хрустальные подвески мерцали в первом утреннем свете. Надя провела гостей в комнату поменьше, плотно увешанную иконами. Изображения разной величины и формы были повешены так тесно, что края рам соприкасались и стены становились похожими на блестящий золоченый панцирь.
Заметив, что Верлен разглядывает иконы, хозяйка произнесла:
– Мой отец любил образа и открыл заднюю комнату своей антикварной лавки в Париже русским художникам, нуждавшимся в помощи и поддержке. В обмен на краски и кисти он принимал их работы. В то время подобный обмен можно было считать более или менее справедливым. Для меня они обладают не только исторической ценностью. Эти изображения стали воспоминанием о прошедшей эпохе. Рассматривая их, я вспоминаю наше изгнание, долгие ланчи в саду моих родителей с компанией их друзей, негромкий русский говор, красивый, но иногда не совсем благозвучный. Иконы стали музеем дней моей молодости.
Очнувшись от оцепенения, вызванного воспоминаниями, Надя повела гостей дальше анфиладой узких комнат, полных птичьих клеток и мраморных бюстов. Возле стены находился шкаф с коллекцией бабочек, там было много ярких, приколотых к стенке экспонатов. Медная пластинка свидетельствовала о принадлежности собрания великому князю Дмитрию Романову. Когда Верлен подошел ближе, чтобы рассмотреть ряды бархатных крыльев, то его пронзило внезапное чувство узнавания. Он вдруг осознал, что коллекция на самом деле составлена из перьев небесных созданий. Он заметил ярко-желтые перья ангелов Авесты, прекрасных, но ядовитых существ, крылья которых истекали отравой; радужно-зеленые крылья фарзуфов, денди ангельского мира, чьи перья под определенным углом отливали синевой и пурпуром, словно чешуи аквариумных рыбок; лавандово-оранжевые крылья андров, ангелов-мусорщиков; жемчужно-белые крылья фаскейнов, ангелов-обаятелей, голоса которых приводили в мечтательную рассеянность; ровные зеленые крылья ангелов-мара, паразитов, поселявшихся в человеческих душах, питающихся живым теплом. Собственно и сам Верлен, будучи опытным охотником, вполне мог бы создать линнеевский каталог подобных образчиков – однако хранить их ему не хватало духа. Мысль об убийстве и научной классификации этих существ и привлекала, и отталкивала его.
