Одет он был в тяжелое темно-синее зимнее пальто. Наверное, ношение такой унылой и неудобной зимней одежды предписывалось каким-нибудь секретным решением Варшавского Договора. Самое большое пальто выделили Яношу Кадару. Супруга Кадара получила тоже довольно просторное. Живкову пальто явно было мало. На Гусаке оно выглядело плохо скроенным. Носить такое пальто полагалось с большой темной шляпой. Но в тот день глава румынского государства надел меховую шапку пирожком. Стараясь брать пример со своей, более выдержанной жены, он положил руку на стол, вцепился в лежащую на столе шапку, вертел ее, мял. Время от времени бросал взгляд на часы: где там медлят спасители, почему медлят? Выражение лица у него, когда он смотрел на часы, было такое, словно он думал: ну хорошо, я не понимаю, чего тут хотят от меня эти люди, но все равно настоящее заседание ЦК скоро начнется.
Оператор, снимавший суд, направлял камеру то на супругов, то на членов трибунала. Видимо, в помещении не нашлось точки, откуда получился бы общий план. Но крупным планом тоже никто не показан: может, фокус объектива не позволял, не знаю. К тому же камера в руках оператора, когда он неуверенно поворачивал ее то туда, то сюда, колебалась, дергалась, дрожала. Не только потому, что он, очевидно, в этом деле был дилетантом — скорее всего, ему никак не удавалось взять себя в руки, подавить страх и жажду мести. Иными словами, добиться, чтобы эмоции не мешали ему выполнять свою задачу.
Именно полный, абсолютный дилетантизм фильма и придает ему эстетическую завершенность. Что вовсе не обязательно равнозначно эстетической ценности. Так ли, эдак ли монтируй его, итог не изменится. В этом смысле цельность фильма близка к совершенству, ибо в нем не найдешь такого предмета, угла освещения, персонажа, звука, приема, которые не были бы низменными, отвратительными и дилетантскими. Пространство фильма (метафора диктатуры) не открывается никуда. Ты даже не знаешь, где находишься. Окна завешаны, дверей не видно. Антураж, атмосфера — все здесь невольно воплощает в себе тот духовный и эмоциональный опыт, который ты не мог не приобрести, проведя жизнь в условиях диктатуры. Хотя бы уже по этой причине фильм доставляет тебе удовольствие. Оператор тоже не может покинуть пространство фильма — ему это и в голову не приходит. Свободу ведь не приносят на блюдечке с голубой каемочкой. Кроме убийства тех, кто тебе ненавистен, ты должен думать еще о чем-то. Оператор же полностью отождествляет себя с гневными речами и репликами членов трибунала, и тебе тоже ничего больше не остается, кроме как следовать за прихотливыми зигзагами в ходе этого странного судебного заседания. Которое могло бы привести к катарсису, к прозрению, но лишь в одном случае: если в момент вынесения приговора двум тиранам ты, вместе с членами трибунала, приобщился бы к высшей истине. К сожалению, этого не происходит.
