Несколько недель спустя, когда мы уже и другими знаками укрепили друг друга в уверенности, что взаимно владеем тем тайноязычием, какое в те годы стало общим языком половины Европы, лед растаял. Было прекрасное солнечное осеннее утро. Против обыкновения, госпожа Вагнер уже с утра, явно взволнованная, поспешила закрыть за собою все стеклянные двери. Сквозь глубокую тишину доносился лишь подсвеченный голубым мерцанием голос их радио. И вдруг — неожиданный шум шагов, распахиваемые двери — она буквально ворвалась в мою комнату. Идите, идите же скорее, задыхаясь кричала она, посмотрите, это чудесно, чудесно! Я бросился вслед за ней. В самой дальней их комнате были задернуты шторы. По улицам Лондона, в открытом автомобиле, с эскортом конной королевской гвардии, между двумя стенами любопытствующей толпы, в сопровождении нескончаемой череды машин следовала на бракосочетание английская королевская семья. Госпожа Вагнер смотрела не отрываясь, словно завороженная. О, какое дивное утро! Вы ведь знали? — спросила она. Не знал, ответил я. Она решила, что и это обычная наша словесная игра в прятки. Просто не могла поверить, что я знать не знаю об этом событии века, не могла поверить, что мне это неинтересно. Кажется, выходила замуж какая-то из принцесс королевской семьи. Госпожа Вагнер не сводила глаз с экрана, а я — с госпожи Вагнер. С этого дня она не только звала меня, когда мы могли бы увидеть что-то волнующее или пьянящее, но и подробно обсуждала со мной, что да что можно купить «там». Особенно сильное впечатление производили на нее разные сорта ароматизированного кофе, потрясающие, чуть ли не всё умеющие кухонные комбайны, но самое главное — стиральные порошки, способные бесследно выводить любые пятна.
Минуло десять лет, прежде чем я оказался там, куда моя бывшая домохозяйка, госпожа Вагнер, так долго и тщетно мечтала попасть.
В западной части Берлина я захаживал в маленькие кинотеатры, в отдаленных районах, где в основном крутили старые фильмы. Эти киношки посещала главным образом молодежь в подчеркнуто небрежной одежде. Они не пользовались одеколоном и вообще ничем, что считалось модным в их жадном до барахла и косметики окружении. Они не причесывались, уважительно относились к запаху человеческих испарений, не чистили ботинок, любили растянутые свитера и поношенные штаны. Во время сеанса они громко обсуждали и комментировали события на экране, услышав же хотя бы самые слабые протесты, немедленно вступали в жаркую перепалку с кем угодно. То было второе издание поколения шестьдесят восьмого года. В большинстве своем они были участниками «долгого марша» против государственной бюрократии. Они не сдавали в гардероб верхнюю одежду, а, небрежно свернув, садились на нее. Курили только самокрутки. Сидели развалясь, только что не лежали, обувь охотно сбрасывали, ноги задирали на спинки кресел. Демонстративно лапали друг дружку. Невозможно было с уверенностью определить, кто с кем пришел. Этим подчеркивалось, что каждый принадлежит всем. Они любили друг друга по убеждению и до глубины души ненавидели государство. Долой это дерьмо! Никаких властей! Всех долой! Такие надписи чаще всего встречались на стенах домов.
