Когда Анна достигла Вестерн-Броу, выглянуло солнце. Как на лифте, носились вверх-вниз в чистом небе жаворонки; за изогнутой линией холмов ароматом напоминало о себе море; к северо-западу, в направлении Лондона, протянулся Лоувельд, и в утренней мгле на лесистой местности заметны были очертания поселков – Стрит, Уэстместон, Сент-Джонс-Уизаут, сам Уиндлсхэм, построенный в том месте, где дорога B2112 поворачивала к Льюис-роуд. Наверное, в поселке уже не спят. Местечко дорогое и востребованное, близкое к холмистым пастбищам Даунс, но стоящее вне их тени; даже в пору экономического кризиса в Уиндлсхэме почитали долгом держать домашних австралийских овчарок. В «Веселом меднике» на стенах можно было увидеть раскрашенные фотоснимки фермеров викторианских времен, впечатляюще обросших усами и бородами, корпевших над сельскохозяйственными инструментами, но воскресным днем в баре расслаблялись за выпивкой только менеджеры крупных брендов, председатели советов директоров на пенсии и банкиры всех мастей, в особенности инвестиционные, успевшие сколотить состояние до 2008-го. Они ездили по глинистым дорогам трофейных владений на спортивных внедорожниках, а их жены отлично скакали на лошадях, носили узкие короткие джодхпурские брючки для верховой езды и блестящие высокие сапоги, но, впрочем, к семьям лошадников не имели никакого отношения.
Из открытого окна чьей-то спальни сочился свет; владелец кафе «Привереда», совмещенного с букинистической лавкой, подошел к двери и стал вытряхивать половичок. На выгоне в неожиданном приливе радости носилась пара-тройка пони. Трудно было, даже при желании, отыскать поводы для разочарования жизнью в восемь часов чудесного утра на улице среди домиков с крутыми шатровыми крышами и заведениями на любой вкус. Подъехал грузовичок с французскими сырами – доставлялись они самолетом, еще свежие, дважды в неделю, – остановился у недавно отремонтированной сырной лавки. Уиндлсхэм хоть и привечал приверженцев традиций, но жизнь тут давно была им не по карману.
Анна повернула обратно на Дичлинг-Бикон и пошла на восток по возвышенности навстречу ветру, а потом на обочине широкой, истоптанной множеством ног, усыпанной галькой тропы к Саут-Даунс между Вестерн-Броу и Пламптонской равниной обнаружила поросль коричневых маков вроде тех, что недавно вторглись в ее сад.
Здесь, на возвышенности, маки росли гуще и выше: казалось, что они не столько гнутся под ветром, сколько черпают из него силы. Стебли шелестели друг о друга. Цветки тянулись к потокам света. Анна вытащила было телефон сделать фото для Марни, потом, разнервничавшись, спрятала обратно. Восторг и удивление заставили ее осторожно коснуться медных цветков, похожих на фольгу. Ей почудилось, будто она что-то слышит; она прислушалась, встав на колени. Ничего; то есть ничего, в чем можно остаться уверенной. Но она почему-то вздрогнула. Потом позволила ветру и жаворонкам увлечь себя на пастбища – откуда появилась часом позднее, по неожиданному изгибу тропы, сбившись с пути, но продолжая испытывать странно блаженное чувство. Она спустилась по крутой известняковой тропе к заливным лугам, низкорослым выгонам, там и сям утыканным кустами чертополоха, шиповника и в особенности куманики, и обрамленной ивами речушке. Пейзаж оживляла только постройка на краю выгона.
