Но Игорь и Никанор Иванович жили сейчас в ином мире. Игорь торопливо, сбивчиво рассказывал отцу все, что с ним произошло за эти полтора года. Он не пытался ни объяснять, ни анализировать события и свои поступки, он не успевал, не хотел, да и не мог этого делать. За него думал сейчас отец. Повторял, возвращался назад, задавал вопросы и не ждал ответа.
Преображенский полк, ранение, похвистневский отряд, похвистневские речи, разгром, окружение, смерть генерала, ставка, Коновницын, охота за Распутиным, снова фронт, Брусилов…
Конец рассказа пришел так же внезапно, каш и начало.
— И все-таки я решил вернуться в полк… теперь, когда преображенцы на Юго-Западном… Ты понимаешь, папа?..
Это был вывод из чего-то такого, что не было сказано. Но отец понял. Он не шевельнулся, только протянул руку и горячей ладонью прикрыл кисть руки сына, лежащую на столе.
— Да, — произнес Никанор Иванович охрипшим голосом, — я понимаю… Но если останешься жив, — опять к Брусилову, мой совет. И вот что я тебе скажу, Игорь…
Он крепко сцепил пальцы опущенных на колени рук, лицо стало очень строгим и по-стариковски выразительным.
— Я все выслушал. Внимательно. Каждый твой шаг во мне… в моей душе. И скажу тебе прямо: самая большая твоя беда — одинок ты. Да. Ты вот о Похвистневе. Он был умница, не спорю. И все его речи, я понимаю, могли увлечь… Ты спорил с ним… но не в главном. Правда, правда… это хорошо. Тут нет спора. Ошибка его и твоя в том, что вы как-то отдельно… отдельно от всех хотите держать ответ. А это, Игорь, вздор! Вздор! — повторил старик твердо и властно.
Игорь никогда не слышал у отца такого голоса. Он не кричал, как обычно, а голос раздавался отчетливо, весомо.
— Вздор! Мы отвечаем все. Все, кто бы ни был. Больше, меньше — не важно.
Голос упал, рука опять потянулась к руке Игоря.
— Только тогда ты станешь на свое место. Пусть маленькое — не важно. Не в этом честь… не в этом…
Он смолк, сгорбился, лицо стало маленьким, сморщенным, в глазах разлилась такая скорбь, что у Игоря захватило дыхание.
Отец встал, пошатнулся.
— Разгром легко не дается, — проговорил он точно самому себе. — Они думают — самолюбие, обида. Я тоже так думал раньше… Какое там, к черту, самолюбие? Когда разгром… когда русская армия… Кто бы ни был виноват, кто бы ни был! Я, ты, Иванов, Сидоров…
Теперь он говорил с набухшими венами на висках, бледный, дрожащий:
— Армия русская разгромлена… а мы… самолюбие!
На десятый день после отъезда из Могилева, шестого декабря, Игорь в составе Преображенского полка, входящего в гвардейский отряд Безобразова, ждал приезда царя, традиционно встречавшего свои именины с гвардией. Но четвертого декабря, не доехав до Жмеринки, Николай неожиданно решил вернуться в ставку. Заболел наследник, простудившийся на георгиевском параде. Пробыв на вокзале около трех часов, царь не выходил из вагона. Алексеев и Пустовойтенко
