Саймон улыбнулся, почувствовав то же самое.
— Спасибо за все, что вы мне рассказали. Приятно бывает снова соединить разорванные концы, давно я не сталкивался ни с чем подобным.
Легкий жест указал на неубранную кухню и разрушающийся дом и показал ей, что Саймон действительно уже отошел от повседневной жизни. Она почувствовала одновременно и жалость к нему, и раздражение за его уход от действительности. Впервые с того момента, как она пришла, она увидела его в истинном свете, не приукрашенном воспоминаниями Кэт или ею самой. И в результате ее желание узнать, отец он ей или нет, несколько ослабло.
— Почему? — спросила она.
Он предпочел проигнорировать этот вопрос и, таким образом, обезоружил ее.
Тихо, почти только для себя, он произнес:
— Кэт была необычной. Она была жизнерадостной, полной жизни, как никто другой вокруг.
На этот раз его жест охватил угасающий город, каким он, вероятно, и был в послевоенные годы. «И тогда, и сейчас», — подумала Харриет.
— Я очень любил смотреть на нее и слушать ее. Она все вокруг освещала.
— Я знаю. Долгие годы я воспринимала ее только как свою мать и никак иначе. В кухне за приготовлением еды, как обычно. А затем я вдруг увидела юную девушку, проглядывающую из ее лица, когда она рассказывала мне о вас. Это одна из причин, по которой я захотела познакомиться с вами. Я приехала из Лондона, чтобы увидеть вас.
Как только она произнесла эти слова, она поняла, что было бы гораздо лучше, если бы они не были сказаны. Даже то, что она вообще приехала, потревожило его покой, а то, что она приехала издалека со списком вопросов, совсем уж походило на бесцеремонное вторжение.
Саймон взглянул на старые кухонные часы на каминной полке, почти скрытые за пачками пожелтевших счетов и газет. Харриет знала, что они просидели за столом почти два часа. Он поднялся решительно, но неторопливо.
— Я рад, что вы пришли. Мне было приятно услышать, что Кэт здорова и счастлива. Она достойна этого.
Он пригласил ее к себе, и она приняла его гостеприимство. Он мог бы и дальше продолжать произносить вежливые слова, но ей стало ясно, что на большее ей не приходится рассчитывать.
Он протянул руку, и она неохотно пожала ее.
— Пожалуйста, передайте ей мои наилучшие пожелания, — добавил Саймон. — Я думаю, что никакие другие слова не будут подходящими спустя тридцать лет.
Харриет была уверена, что если до этого на его лице и оставался хотя бы след улыбки, то сейчас он пропал.
— Сюда, пожалуйста, — сказал Саймон. — Я извиняюсь, что в коридоре так темно.
