Мои отношения с Малиной годами складывались из неудавшихся встреч, серьезнейших недоразумений и кое-каких глупых фантазий — я хочу сказать, из недоразумений гораздо более серьезных, чем случались у меня с другими людьми. Так или иначе я с самого начала была поставлена ниже его и, наверно, давно поняла, что ему дано стать для меня роком, что место Малины было занято Малиной, прежде чем он водворился в моей жизни. Только что-то уберегло меня — или я сама приберегла это на будущее — от возможности встретиться с ним слишком рано. Ведь это могло произойти уже на остановке трамваев Е и Н возле Городского парка, — еще совсем немножко, и все бы началось. Там стоял Малина с газетой в руках, а я делала вид, будто не замечаю его, однако поверх своей газеты неотрывно глядела на него, не в силах понять, действительно ли он так погружен в чтение или все-таки замечает, что я заклинаю его взглядом, гипнотизирую, хочу заставить поднять на меня глаза. Я — и заставить Малину! Я загадала: если первым придет Е, то все будет хорошо, только бы не пришли сначала несимпатичный Н или G, который ходит совсем редко, и тут действительно подошел Е, но едва я вскочила во второй вагон, как Малина скрылся, однако не в первом вагоне и не в моем, но и на остановке его тоже не было видно. Он мог лишь внезапно вбежать в вокзал городской железной дороги в тот миг, когда мне пришлось повернуться к нему спиной, — не растворился же он, в конце концов, в воздухе. Я не находила этому объяснения, искала его и высматривала, не понимала причин ни его поведения, ни своего собственного, и это испортило мне весь день. Но этот эпизод — в далеком прошлом, а у меня не так уж много времени, чтобы говорить о нем сегодня. Годы спустя у нас с Малиной еще раз произошло то же самое — в Мюнхене, в лекционном зале. Он вдруг вырос со мной рядом, потом прошел на несколько шагов вперед, протискиваясь между студентами, поискал себе место, а я, от волнения близкая к обмороку, прослушала полуторачасовую лекцию «Искусство в эпоху техники», не переставая искать Малину среди всей этой массы, обреченной сидеть смирно и увлеченно слушать. Что я не хочу посвящать себя искусству, технике или этой эпохе и никогда не стану вникать ни в какие широко обсуждающиеся взаимосвязи, темы и проблемы, я уяснила себе окончательно именно в тот вечер, и у меня не осталось сомнений в том, что мне нужен только Малина и все, что мне хочется знать, должно исходить от него. В конце я горячо аплодировала, вместе с другими, два местных молодых человека провожали и направляли меня назад, к выходу из зала, один держал под руку, другой говорил что-то умное, кто-то третий со мной заговаривал, а я смотрела на Малину, он тоже стремился назад, к выходу, но двигался медленно, так что, поспешив, я поравнялась с ним и совершила невозможное — я толкнула его, будто кто-то толкнул меня и я чуть было на него не упала, я ведь и впрямь выпала ему на долю. И ему ничего другого не оставалось, — он просто вынужден был меня заметить, но я не уверена, что он действительно меня видел, зато я тогда впервые услышала его голос — спокойный, корректный, ровный: «Пардон».
