— До сих пор все шло нормально, однако пора приступать к делу. Садись и пиши, а об остальном потом потолкуем.
— Мне не о чем писать.
— Пиши, говорят!
— Позвольте, но…
Гибкая стальная линейка обрушила первый удар на бритую голову старого человека. Удар не был болезненным, линейка опустилась на голову не ребром, а плашмя, и все же у профессора выступили слезы на глазах.
— Пиши!
— Я не знаю, что писать.
— Ах, не знаешь? Кто ты по специальности?
— Физик, преподаватель университета.
— Учитель, значит.
— Учитель.
— Ты бил учеников?
— Помилуйте, да это же взрослые люди!.. Чуть ли не ровесники ваши.
— Не бил, значит? Ну ладно. А тебя когда-нибудь били? Отвечай: били?
— Мать… однажды. Мне тогда было пять лет… Один раз.
— Всего лишь один раз?
— Да, — ответил Андриан самым решительным тоном. — Всего лишь один раз, да и то матери было так стыдно, что она никогда больше пальцем меня не тронула.
— И в школе тебя не били?
— Нет.
— Небось хорошо учился?
— Да.
— Ну тогда ложись сюда, на письменный стол. Придется мне стать твоим учителем. Я тебя научу писать.
Старый профессор не шелохнувшись сидел на стуле, куда его усадили в начале допроса.
— Ну как, не передумал? Может, теперь сообразишь, что от тебя требуется? Садись в угол и пиши!
— Да нечего мне писать! То есть, если вы желаете подтверждение в письменном виде, я могу написать, что никакой вины за собой не признаю. Политикой я не занимался. О преступлениях, в которых вы меня обвиняете, я и понятия не имею, они вообще чужды моим жизненным принципам. Я никогда…
— Не твоя специальность, так, что ли? — засмеялся молодой человек, размахивая линейкой перед носом старого профессора.
— В точности так. Не моя специальность. К политике не проявлял никакого интереса. Пожалуй, это недостаток… но…
— Это мы уже слышали. Кончай дурака валять! Будешь признаваться?
— Я все сказал.
— Тогда ложись сюда, на стол. Да поживее!
Старик, замерев, сидел на стуле и не двигался.
— Ложись! Ты, видно, все еще не понял, что со мной шутки плохи. — На лице молодого человека сквозь тонкий слой пудры пробился румянец гнева. — А ну ложись!
И тогда старый профессор медленно взобрался на письменный стол. Лег так, как, ему казалось, ложатся провинившиеся ребятишки в школе, только брюки спускать не стал. Ведь он даже в бытность свою школяром не видел экзекуции. У них, в сельской школе, была очень добрая учительница, и он лишь понаслышке знал, что учителя наказывают детей розгами. Он лег, как, по его представлениям, следовало ложиться в таких случаях, и закрыл глаза руками.
