— Вот этого, профессор, я и сам не понимаю. Я спрашивал политиков, старых партийцев, в том числе и того, что сидел в дальнем углу. Так они либо признаются, что сами ничего не понимают, либо молчат. Но и молчат не потому, что понимают. Просто осторожничают. Лишь матрос вчера высказался, что надо бы сообщить товарищу Сталину, так как то, что здесь происходит, есть явная диверсия против коммунизма.
— Не может быть, чтобы никто не понимал.
— Понимать-то, пожалуй, и понимают. Но лишь в такой степени, как о бессмыслице мы знаем, что это бессмыслица. Видят, что «безумие, но в нем своя система», как цитирует наш актер «Гамлета». Сегодня, кстати, он обещал продолжить чтение, но что-то декламации не слышно. Смотрите, его колотит от страха: ведь его фамилия тоже на букву «Б»… Ну что ж, поживем — увидим. Если действительно в этом есть какая-то система, то я ее выявлю.
Старый профессор лишь молча кивал, соглашаясь.
Меж тем большинство заключенных успели прийти в себя. Шахматные фигуры из хлебного мякиша совершают глубоко продуманные, осторожные ходы, в кружке геодезии от освоения азов переходят к понятиям более сложным. И вновь открывается дверь.
— Кто здесь на букву «Л»?
На этот раз дрожат от страха все, чья фамилия начинается на букву «Л», дрожат, пока не кончится перекличка. А тот, на кого пал выбор надзирателя, готовится в трудный путь. Он пробирается к двери, перешагивая через море людских рук и ног, и ему со всех сторон протягивают папиросы или попросту суют в карманы. Большинство следователей разрешают курить во время допроса, некоторые даже сами угощают папиросой. Закурить во время допроса — огромное облегчение.
Оставшиеся в камере тоже поспешно закуривают. В особенности те, чья буква теперь на очереди. Влажный спертый воздух пропитывается табачным дымом.
Старый профессор в первые дни пытался переубедить людей. Говорил он спокойно, в отличие от прежней своей запальчивой манеры:
— Курить вредно, тем паче в наших условиях. Теснота, непроветриваемое помещение, недостаточное питание…
Его высмеяли.
Крестьянин смеяться над ним не стал, но припомнил пословицу кстати: «Снявши голову, по волосам не плачут».
— Самое милое дело отвыкнуть бы дышать, а еще лучше не пользоваться бы парашей, — сердито возразил тощий бухгалтер.
— Но ведь подумайте сами: как вы нервничаете, когда курево на исходе.
— Тут вы правы, — согласился матрос. — Но в сорок два года ломать себя… да пропади оно пропадом!
Профессор не стал настаивать. До чего же нелепым было его возмущение курящими студентами и война, которую он на пару со своим верным помощником вел в лаборатории! «Смешно и нелепо, как любая крайность». Да, кстати, как он там, его старый приятель? Чего доброго, подумает, будто бы у него, профессора, была какая-то двойная жизнь, за которую он теперь расплачивается… Нет, этому дядя Юра ни за что не поверит! Ну а студенты, которые сейчас готовятся к зачету? Не заподозрят же они его… «Какая чудовищная нелепость!..»
