- А это я, - сказал Карташов. - Видишь белую точку? Это я, у меня был белый тулуп.
- Тогда будем пить про тебя! - Хельмут потянулся за бутылкой.
- А я за тебя, Фриц! Кстати, за что ты Железный крест получил? Это твой портрет в кабинете, над столом?
- Мой. Только не Железный, нет, не дали, это Мерит Крейц, как это, за услуги.
- За заслуги, верно?
- Да. За заслуги. Только нет этого, сабля, меч. Второй класс. Вроде ваша звездочка.
- Не очень-то, - усмехнулся Карташов, у него была именно "Красная Звезда". - У нас считался бабьим орденом - сестричкам давали, связисткам, командирским пэпэжэ...
Они опорожнили все бутылки, остатки от вчерашнего и Хельмут, отяжелев вдруг, сказал:
- Знаешь, я, кажется, опять спать. По-ке-ма-рю, по-вашему.
- А ты по-нашему здорово шпаришь. Почти без акцента. Сколько в плену пробыл?
- Восемь год.
- Где?
- Сибирь. Недалеко Омск.
- Не был, не был в тех краях...
- А я вот был. Даже любил.
- Что любил?
- Не что, а Катю.
- Катю? Русскую?
- Русскую. Подавальщица.
Карташов хлопнул Хельмута по спине.
- Хорошо тому живется, кто с молочницей живет... Не плохо устроились, кригсгефангены...
- Да, вашим хуже было.
Карташов хотел что-то ответить, но раздумал.
- Ладно, ложись. А я разминочку сделаю, воздухом подышу.
- У нас тут парк рядом, хороший, лебеди плывут.
- Лебеди, лебеди... А где твоя жена, фрава?
- Нету...
- И не было?
- Была...
- И?..
- И нету...
Помолчали.
- Ладно, я пошел... Дай мне денег каких-нибудь, у меня только франки.
Хельмут стал рыться в карманах пиджака. Что-то нашел.
- Не загуляешь?
Карташов рассмеялся:
- С моим-то немецким?
- А водка по-немецки тоже водка. Пол-литра я тебе дал, даже больше.
Карташов сделал вид, что обиделся.
- За кого ты меня держишь? За алкаша, что ли?
- Вот именно...
Оба рассмеялись.
- Не хами, фриц. Шлафен, шлафен, а я немного шпацирен. Нихт дринкен...
Но "нихт дринкен", не пить, не получилось.
Парк был пуст, киоски закрыты. Ну лебеди, ну утки. Лебеди такие красивые, изящные в воде, на берегу оказались вдруг грузными, неэстетичными, лениво топающими вразвалку и очень агрессивными, всё время ссорились между собой... Тем не менее, покормил их какими-то крошками, оказавшимися в кармане.
Да, забавно все это, - думал Карташов, обойдя весь пруд и примостившись перекурить в какой-то беседке, он не любил курить на ходу. Забавно... Через сорок лет, в каком-то Гамбур-ге, проснуться и обнаружить рядом стакан водки, ну, не стакан, пол-стакана, и очищенный мандарин, а потом продолжать опохмелку с гитлеровским кавалером Креста ,,3а услуги", правда, говорит, без мечей, с обер-лейтенантом, который фотографировал тебя, старшего лейтенанта, со своей чертовой "рамы", с первыми лучами солнца появлялась она над твоим Мамаевым курганом... Бывает же такое... Он, этот самый, как выяснилось, Хельмут, а не Дирк, еще на вернисаже подошел к нему и ,весело улыбаясь, спросил: "Я слыхал, вы тоже сталинградец. Где стояли?" Потом, на приеме у Дирка, всё подливал и подливал. Ненадолго возле них появился и писатель, - "А нельзя на троих?", - тот самый, за которым надо было следить, он тоже оказался сталинградцем. Но вскоре куда-то исчез, так и не выяснив с Карташовым, были ли они соседями на Мамаевом кургане. Успел, правда, рассказать, про письмо от одного немца, который тоже воевал в Сталинграде. У вас в книге, пишет, рассказано о том, как герой, вернувшись из госпиталя, обнаружил в штабной землянке трофейный аккордеон. "Так вот, в Шестой нашей армии, аккордеон был только у меня и меня часто приглашали то туда, то туда. Потом меня ранило и эвакуировали в тыл. А аккордеон остался. Не о нем ли вы написали? И какова его дальнейшая судьба?" Ничего себе фриц?
