Их крестник Джонни, пяти с половиной лет от роду, сидел сейчас наверху. Возился с чем-то, размышлял — словом, вел себя совсем как Филип или Нора.
— Джонни, ты что там делаешь? — крикнула ему Нора.
Мальчик не сразу отозвался:
— Делаю одну вещь в коридоре, только не знаю, как это называется.
— Вот вам, пожалуйста, и лингвистика, — проворчал Пембертон с заметным благорасположением к лингвистике. — А чем ты ее делаешь? — крикнул он.
— Магнитом и железными опилками.
— Тогда это физика, — прокричал Пембертон. — Впрочем, какая разница, лишь бы получалось. Как кончишь, спускайся вниз.
С публикой вроде Джонни Пембертон ладил как нельзя лучше. Люди искушенные — вот с кем ему приходилось туго. За это, помимо прочего, его и уважали Скроупы. С умниками ему было не по себе. В начале второй мировой войны он в смятении бежал в Америку, где и застрял, став тайным сотрудником ЦРУ. Когда его связь с ЦРУ выплыла наружу, не обошлось без шума, так как до этого он неизменно пользовался репутацией непоколебимого и трезвого радикала — он таким и выглядел при его подкупающей внешности: долговязый, по-мальчишески сутуловатый, с цепким взглядом скульптора. Скроупы принадлежали к тем немногим, кто еще принимал его у себя, когда ему случалось бывать в Англии.
Нора в эту минуту думала о еще одной страсти своего мужа — его видавшей виды машине. Допуская, что ему может прийти в голову съездить прокатиться, она вышла прогреть мотор.
— Тебе по каким предметам задали на завтра? — спросил Пембертон, когда Джонни спустился вниз.
— По истории, по географии, по природоведению.
— Что же такое история?
— Это как люди воюют.
— А скажи ты мне, что такое география?
— Это про те места, куда вы все ездили.
— А природоведение?
— Как воюют.
— Постой, ты сказал, как воюют — это история.
— История — это как люди. А природоведение — как воюют звери.
Филип оторвался от страниц "Экономиста". Он был в одном носке, а другой натянуть забыл.
— Н-да, как подумаешь о тщете людских усилий… — сказал он, имея в виду увлекшую его передовую, но голос его при этом звучал по обыкновению бодро.
— А не съесть ли нам всем по булочке? — предложил Пембертон. — Боюсь только, что они уже остыли.
— Я и холодные люблю, — сказал Джонни.
— И я. Хотя, с другой стороны, может, поджарить тебе гренки по-французски?
— Как это "по-французски?" — сказал Джонни.
— По-французски — значит, на американский лад, — сказал Пембертон.
— Ой, а ты не запутался?
Задетый, потому что вопрос с очевидностью пришелся в самую точку, неся с собой глубокий подтекст, о котором неприятно было задумываться, Пембертон повел мальчика на кухню поджаривать гренки по-французски на свою и его долю.
