— Только смотри ничего не говори маме!
Потом он забрался с журналом под мой зонт.
— Вы читали? Тут есть статья про Англию.
— Благодарю вас.
— Если хотите почитать газету или журнал, только скажите. У меня их целая куча.
Он ушел. Мне было неприятно, что я не испытываю к нему никакой симпатии, но я ничего не мог с собой поделать.
Обедать он сел в тех же голубых трусах и белой майке. Транзистор играл неаполитанские поп-песенки.
— Неаполитанская музыка, — сказал он. — Из Неаполя. Она вам нравится?
— Иногда.
— А у нас есть секрет, верно? — сказал он Маризе. Она хихикнула.
— Секрет? — переспросила мать девочки. На этот раз мне показалось, что ее улыбка была только данью вежливости.
— Да, секрет. Наш секрет. Наш с Маризой.
— Ай-ай!
— Она ела карамельки. Мариза ела.
— Он сам их мне дал! — воскликнула Мариза. — Синьор Кавадзути!
— Molto gentile, molto gentile![6]
Я попросил его жену передать мне воду. Она ухватила кувшин за носик и угрюмо протянула его через стол.
— Acqua, — сказал Кавадзути, — А как "вода" по-английски? Извините! — Он наклонился и смахнул прилипшие к моей щеке песчинки. — Grande scrittore, Шекспир великий писатель. Ма piu grande Dante. Но Данте еще более велик!
— Дело вкуса, — сказал я. Его сын ухмылялся, как добродушный, веселый пес.
Прежде мне нравился флорентийский выговор, словно отзвук едкого юмора Санто-Спирито, Борго Сан-Фредьяно. Но теперь, слушая, как разговаривают эти трое, я чувствовал, что он начинает действовать мне на нервы — "к" с придыханием казалось ненужной вычурностью, оно было оскорблением для слуха, для итальянского языка.
После обеда Кавадзути взял свой транзистор, повернулся к сыну и сказал:
— Allora un ро’ di caccia. Поохотимся немножко.
Несколько минут спустя со двора донесся негромкий щелчок выстрела. Я поглядел на Ансельмо. Он пожал плечами с неловкой улыбкой.
Я вышел на заднее крыльцо. Там стояли Кавадзути и Франко. Кавадзути прижимал к плечу мелкокалиберную винтовку. Он целился в сизого голубя, который бесцельно бродил по двору. Кавадзути улыбался улыбкой напроказившего ребенка. Франко тоже улыбался — но без тени смущения.
Голубь подошел ближе — до него было теперь не больше семи шагов. Кавадзути нажал на спуск, взметнулось облачко пыли, и голубь взлетел, тяжело хлопая крыльями.
— Что за интерес? — сказал я. — Стрелять по голубям, да к тому же не влет.
— Но какой от этого вред? — сказал он. — Винтовка старая. Никого даже не поранит.
На землю опустились еще два голубя, и он опять выстрелил. Снова голуби взмыли вверх и улетели. Он протянул винтовку мне.
